На выходе он больно запинается босой ногой обо что-то и чуть не падает, но вовремя хватается за косяк, прижимая к груди лампу, чтобы не дай бог не уронить. Негодующий мат мгновенно заполняет полупустые комнаты.

Растирая свободной рукой ушибленный палец, Мингю смотрит на что-то большое и прямоугольное, прислоненное к стене у выхода. За плотной темно-серой тканью, напоминающей старую штору, было не разобрать, обо что Мингю только что чуть не убил в мясо мизинец. Он ставит лампу на пол, хватается обеими руками за тяжелую ткань и рывком сдергивает ее.

А потом глядит на свое отражение во весь рост, вздрогнув в первую секунду от неожиданности. Делает шаг вперед, лицо приближает и всматривается в рисунок радужки своих глаз. Как будто там можно прочитать совет, что делать со своей никчемной жизнью дальше. Он смахивает со щеки выпавшую ресницу и закатывает глаза в ответ своим мыслям.

Снаружи громко скрипит, а после хлопает калитка. Мингю выпрямляется. Кого там еще нелегкая принесла? Соседей?

– Хён[2]? Ты дома?

Лучше бы соседей.

Внутрь кладовки заглядывает Чонхо; его волосы сильно взъерошены из-за ветра на улице. Он шмыгает носом и улыбается:

– Ты чего тут делаешь?

– Это ты чего тут делаешь? Кто адрес дал? Санхён? – ворчит Мингю, поднимая с пола лампу.

– Ага. Я кимпап[3] принес, – Чонхо достает из-за спины шуршащий пакет, – мама передала.

Мингю вздыхает и проходит мимо него в сторону спальни. Ставит лампу на стол, подключает к розетке, упорно делает вид, что один в доме. Чонхо стоит чуть позади и перекатывается с пятки на носок, с интересом наблюдая за каждым его действием.

– Домашку бы лучше делал, мелкий, – бросает Мингю, не оборачиваясь.

– Я уже сделал, – довольно оповещают его, а он снова вздыхает, чувствуя себя старым и больным человеком, которому покоя даже в гробу не дадут.

Нет, Мингю к Чонхо относится очень хорошо, но этот ребенок порой бывает непозволительно надоедливым – вот как сейчас. Хотя даже его надоедливость не то чтобы Мингю так уж сильно раздражает, но именно сегодня как никогда хочется просто побыть наедине с собой и попытаться разложить по полочкам все, что осталось от его жизни.

Чонхо было восемь, когда мама привела его к Мингю, живущему по соседству, и чуть ли не со слезами на глазах попросила присмотреть за сыном. Мингю тогда только на второй курс перешел, а занятия часов до четырех длились – он понятия не имел, откуда соседка узнала, что вечера он чаще всего проводит дома, но все-таки как-то узнала. Отказать у него духа не хватило – слишком потерянно выглядела женщина, сжимавшая руку ничего не понимающего сына.

– Я медсестра, – объясняла она, – и сегодня меня вызвали на ночное дежурство. За сыном некому присмотреть. Его бабушка переехала в пригород и…

– Ладно, – прервал ее Мингю, не сумев скрыть легкого раздражения в голосе, – но только сегодня.

Сегодня плавно перекатилось в завтра, а потом в следующую неделю, и в итоге Чонхо бывал у него дома чаще, чем у себя. Сам Мингю такому раскладу первое время был совсем не рад, но довольно быстро привык к этому любознательному карапузу со смешной улыбкой и перестал испытывать дискомфорт в его присутствии.

Большую часть времени Чонхо валялся где-то на полу и делал домашнее задание в школу, ничем Мингю не мешая, но иногда начинал носиться по всей его крохотной квартире и вопить, что хочет мороженого/сходить в «Лотте Ворлд»[4]/поиграть в компьютерные игры/нужное вставить, и если сначала Мингю шикал на него недовольно и грозился выставить за дверь, то спустя месяц молча доставал из морозилки мороженое и затыкал им Чонхо рот, а однажды потратил выходной на то, что водил мелкого в тот самый «Лотте Ворлд». Одним словом, обзавелся младшим братом, о котором никогда не просил. Переезжал потом не раз, но от брата непрошенного отвязаться так и не смог уже.

– Шел бы ты домой. – Мингю берет из чужих рук пакет.

– Мама опять на дежурстве в ночь.

– А тебе уже не восемь, чтобы бояться одному дома оставаться, – усмехается он и треплет Чонхо по волосам.

– Ну хватит, – отмахивается тот.

Чонхо уже двенадцать, он учится лучше всех своих сверстников, обыгрывает Мингю во все игры, но все равно на голову ниже него. А еще он раздражается, когда с ним обращаются как с маленьким. Мило же.

– Мама сказала, чтобы я заносил тебе поесть, – семенит он следом за Мингю на кухню, – а то ты так с голоду помрешь.

Мингю замирает с кимпапом руках, сжимает слегка фольгу, в которую тот обернут, и бросает быстрый взгляд на Чонхо. Мельком совсем, не хочет долго смотреть на его взволнованное лицо, не нужно ему беспокойство чужое через себя пропускать, ни к чему оно ему. Ни к чему, но он все равно его получает. Вот только встает оно комом в горле, и сглатывать совсем не получается.

Он молча жует кимпап и краем уха слушает чужое восторженное щебетание – на лабораторной по биологии Чонхо поставили в пару с самой красивой девочкой в классе. Мингю иногда прерывается, чтобы отхлебнуть воды из стакана, и жует все медленнее, с беззвучным внутренним вздохом думая о том, что сам не прочь опять стать школьником и быть счастливым от какой-нибудь ерунды вроде красивых одноклассниц.

Но одноклассницы уже все замуж вышли давно и детей нарожали, а Мингю сидит на крохотной кухне чужого дома, ест приготовленный не его мамой кимпап и слушает двенадцатилетнего мальчишку, который не его брат. У кого-то за плечами блестяще оконченный университет, карьера в двух шагах от своего пика, брак и, может, даже развод. А у Мингю только друг детства Санхён со старыми домами на задворках Синчхона, голосистый школьник Чонхо, чья мама вкусно готовит, да бывший одноклассник Тэён с ворохом неуместных шуточек и порой абсурдным поведением. Мингю просто король этого мира, не иначе.

– Ух ты! – слышит он чужой восторженный возглас со стороны кладовки, когда моет кружку в раковине.

– Что такое?

– Ты вообще видел это зеркало? – кричит ему Чонхо. – Иди сюда!

– Да видел я его, – ворчит Мингю, ставя кружку в сушилку, но все равно идет на знакомый голос. – Хватит копаться в чужом хламе, лучше пойдем фильм посмотрим, если ты все еще не собираешься домой топать.

Чонхо мотает головой и продолжает с ярким восхищением в глазах ощупывать деревянную раму зеркала, об которое Мингю часом ранее чуть не убил свой ни в чем не повинный мизинец. Он выдыхает шумно и цокает языком, все-таки переводя взгляд на огромное зеркало. Наверное, оно и вправду красивое – Мингю не может сказать точно, ибо не ценитель антиквариата совсем, да и зеркала не особо любит. Тем более огромные такие. Тэён как-то сказал ему, что это потому, что он просто отвергает себя и отказывается принимать реальность. Возможно, прав он был, но точно не во всем – реальность Мингю принял давно уже. А вот себя, кажется, так и не вышло.

У зеркала резная рама из дерева красноватого оттенка; витиеватые узоры складываются по бокам в причудливые цветы, чуть выше – в ветви деревьев, на которых сидят птицы. Чонхо осторожно ощупывает раму, чуть надавливая пальцами на лепестки деревянных цветов; от его дыхания запотевает поверхность зеркала. Он поворачивается к Мингю, блестит глазами своими и просит:

– Поставь его у себя в спальне.

– Что? Еще чего, ни за что, – мотает головой Мингю и собирается уже выйти из кладовки, но его хватают за рукав футболки.

– Хён, – тянет Чонхо, – ну пожалуйста. Оно же красивое такое, ты посмотри, – продолжает уговаривать. – Если совсем не понравится, то уберешь потом. А? Ну давай, – делает щенячьи глаза.

– Тебе от этого что будет? – хмурится Мингю.

– Может, начнешь наконец замечать, когда глаза криво подводишь.

– Вот шкет. – Он отвешивает мальчишке подзатыльник.

– Поставишь? – Чонхо будто даже не замечает, продолжая настаивать на своем.