Но однажды Клементина навестила в стойле свою любимую кобылку-страшилку: совсем ещё жеребёнка, нескольких недель от роду, одна кожа да кости. Она скорее внушала жалость, чем страх, и пока никого не могла напугать. Девочка почесала кобылку между подрагивающими ушками (но недолго, ведь страшилкам вредно слишком хорошее обращение), прежде чем заняться остальными лошадками. Она старательно чистила шелковистые шкуры, обтягивавшие костлявые тела, пока они не заблестели как полированный эбонит. Девочка едва наполовину успела справиться с работой, когда от страха у неё задрожали руки – верный признак того, что страшилки пребывают в хорошей форме.

Однако внезапная тишина, воцарившаяся в конюшне, заставила Клементину замереть на месте. Это было ощущение… скорее нехватки, чем присутствия чего-то. Обычно в конюшне и так было тихо. В поместье лорда Элитора вообще всегда было тихо.

Однажды, пару лет назад, Клементина убежала от папы во время одной из его редких вылазок в деревню. Она совершенно самостоятельно дошла до окраины, где улица с домами и магазинами уходила прямо в поля. На заднем дворе одного из домов сидела на табуретке молодая мать с двухгодовалым малышом на руках. Клементина наблюдала за ними, спрятавшись за деревом на краю лужайки, слишком стесняясь (даже тогда слишком хорошо понимая, что думают о ней местные жители), чтобы подойти открыто.

Парочка развлекалась играми. Женщина показывала на овцу, щипавшую травку, и поворачивалась к ребёнку с чем-то вроде:

– Смотри, это овечка! Милый, ты ведь знаешь, как блеет овечка? – она с улыбкой наклонилась к малышу. – Овечка говорит меее!

Ребёнок радостно гулил в ответ, пытаясь повторить за матерью эти звуки. А та уже показывала на поросёнка возле корыта или на кур, усердно искавших во дворе что-нибудь на ужин.

– Как поросёнок хрюкает?

– Хлю! – верещал малыш, с восторгом хлопая в ладошки.

– А куры? Куры квохчут ко-ко-ко? – И она так защекотала сына, что тот зашёлся радостным смехом.

Наконец женщина устала играть и увела ребёнка в дом. Клементина стояла, укрывшись в тени. Ей было слышно, как женщина напевает какую-то простенькую песенку, не особо стараясь попадать в ноты. Осуждающе качая головой, девочка поспешила обратно в деревню: хоть бы отец её не хватился!

Всё это было пустой тратой времени. Сам способ обучения был крайне сомнительным – как ребёнок успеет что-то усвоить, если он то хохочет, то визжит? – кроме того, все эти звуки были просто смешными. Уж кто-кто, а Клементина знала, что ни одно нормальное животное не станет поднимать такой шум. Вот у её папы каждое животное знает своё место. Им и в голову не придёт кудахтать, или мычать, или блеять, или издавать ещё какие-то неприличные звуки.

Все животные в поместье лорда Элитора были исключительно молчаливыми.

Это не значило, что звуки отсутствовали полностью. Чтобы заглушить стук копыт, шелест конского хвоста или скрип двери стойла, потребовалось бы слишком много волшебных сил, даже если этого желал сам лорд Элитор. И вдобавок тут речь шла о безопасности: в тишине легче расслышать, что приближается враг. Но поскольку хозяином был лорд Элитор Заколдун, которому нравилась тишина, все и вели себя тихо. Кобылки-страшилки не смели ржать. Мандрагоры не смели кричать (хотя это даже к лучшему, ведь их крики смертельно опасны). Здесь нельзя было услышать музыку или пение, и редко, чрезвычайно редко слышался смех, лишь когда отец Клементины упражнялся в маниакальном хохоте (тёмный лорд должен быть всегда готов ошеломить врага взрывом маниакального хохота).

Поэтому в тот день, когда в конюшне стало тише обычного, Клементина это заметила. Она отложила скребок и выглянула из стойла: слышно было только, как край её юбки шелестит по сену, а кобылка переступает с ноги на ногу. Чёрный барашек, дремавший напротив соседнего стойла, сонно глянул на неё, замигал и поднялся, собираясь пойти следом. Девочка прошла до конца конюшни в надежде застать одного из конюхов за уборкой сена – по крайней мере, он убирал сено, когда девочка вошла.

Однако конюх, являвшийся зачарованным пугалом, прекратил своё занятие. Он вообще прекратил работу. Зачарованное пугало – одно из многих, выполнявших почти всю трудную работу на ферме, – замерло на середине броска, едва удерживая в ослабевших руках вилы. Наконец рукоятка вил выскользнула из его костлявых пальцев, и вилы упали на сено с мягким бух. От неожиданного звука барашек шарахнулся прочь: наверняка он бы заблеял от испуга, если бы мог.

Клементина изумлённо смотрела на пугало. Ещё ни разу за все годы, что девочка присматривала за работой зачарованных пугал, не было случая, чтобы одно из них не доделало работу. По правде сказать, иногда они трудились даже слишком усердно. Им требовались абсолютно точные приказы, в особенности когда нужно начать и закончить работу, иначе они могли бы целый день перекладывать одну и ту же копну сена или косить траву во дворе замка до тех пор, пока не останется лишь голая земля.

Как и многие предметы на ферме, пугала были зачарованы папиным волшебством – сложным сочетанием обрядов, заклинаний и амулетов, делавших поместье безопасным, богатым на урожаи и, что самое важное – существовавшим в полном соответствии с правилами и желаниями тёмного лорда. Неживые работники никогда не опаздывали, не требовали отпуск или деньги на лечение зубов и даже не уставали. В поместье у тёмного лорда почти не было живых слуг, за исключением кухарки и гувернанток для Клементины – череды бестолковых училок, десятилетиями сменявших друг друга, – с того самого дня, когда папа унаследовал титул. Зачем беспокоиться из-за живых слуг, если есть более простой и надёжный вариант?

Но Клементина никогда не заставала кухарку Этель или кого-то из гувернанток вот так застывшими на полувзмахе, совершенно неподвижных. Пожалуй, в таком виде это пугало могло оказаться на своём месте где-нибудь посреди пшеничного поля – но тогда какая от него польза для Заколдунов?

Клементина с усилием заставила себя не выдать испуг и сохранить невозмутимое выражение лица – не хватало ещё показать слабость перед страшилками или этим настырным барашком, – поэтому наклонилась и подняла вилы. Она подала вилы пугалу, напряжённо глядя в его чёрные глаза-пуговицы, и многозначительно прокашлялась:

– Кхм!

Пугало упорно не желало двигаться. Слышно было, как у неё за спиной шебуршит в сене барашек. Клементина сердито оглянулась на него.

Набрав полную грудь воздуха, девочка постаралась придать себе внушительный вид, выпрямилась во все свои четыре фута и как можно более надменно посмотрела на пугало.

– У тебя что, работы нет? – грозно осведомилась она, впихнув вилы в руки пугала.

Пугало покачнулось от толчка, но, к облегчению Клементины, схватило вилы и широко замахнулось, чуть не проткнув хозяйку. А потом как ни в чём не бывало принялось перекидывать сено.

Клементина довольно выпрямилась, уперев руки в бока. Не иначе у пугала случился небольшой сбой, и она очень удачно оказалась здесь в этот момент, чтобы всё исправить. Вообще-то её не очень удивило, что дела на ферме могли немного… пойти не так… пока папа не избавился от проклятия Стружечной ведьмы.

А ей тем временем просто придётся быть начеку и поглядывать, чтобы всё шло как надо.

На следующее утро Клементина с удивлением обнаружила, что у неё посинели волосы. Вот уже несколько дней подряд они оставались тусклого мышиного цвета – наверняка в немалой степени из-за переживаний, – и она уже слегка забеспокоилась, что такими они и останутся насовсем. Особенность её волос постоянно менять цвет несказанно раздражала папу: он всегда старался наколдовать для них солидный чёрный цвет, более подходящий для тёмных лордов. Однако сама Клементина не особенно переживала. К тому же она и так почти всегда ходит в чёрном, так что… чуть-чуть цвета никому не повредит!

Клементина позволила себе ещё несколько минут разглаживать щёткой кобальтовые локоны, пока они не стали ниспадать сияющими волнами до самой талии. Обычно Клементина предпочитала заплетать волосы в косу, но папе они нравились вот такими – свободно распущенными. Пусть папа убедится, что она хорошо выглядит, это пойдёт ему на пользу.