— Бедняга, — усмехнулся Сэм и отпил из своего стакана. Агата уже не помнила, что он себе заказал, но пахло от него виски. Точнее, его разбодяженной версией; ей страшно было представить, чем алкоголь размешивали в такой дыре, но махнула на это рукой и, поправив пальчиками осевшую под глазами тушь, закончила рассказ:

— Тогда я решила, что на следующих приемах потребую, чтобы на шведском столе не было блюд с чесночным соусом. Это ведь просто издевательство над людьми!

— Чесночный соус был придуман злым гением, — с уверенностью учёного произнес Сэм. От услышанного в черепной коробке Агаты что-то переклинило, и она медленно повернулась к Макото лицом. Щёки и шея были красными ни то от выпитого, ни то от света неоновой вывески, висящей на соседней стене.

— Потому что есть вещи из разряда: «настолько хорошо, что даже плохо». Чесночный соус как раз к таким и относится.

— А, — мотнула головой Харрис, немного повела носом и потом произнесла: — Не-ет, скорее наоборот. Не «хорошо, что плохо», а «плохо, что хорошо». Ну, этот соус действительно же ужасен! — фыркнула, и Макото чуть усмехнулся, снова сделал глоток разбавленного алкоголя. — Так же ужасен, как джинсы-клёш и розы.

Краем глаза она заметила, как парень замер, так и не поставив на поверхность стола стакан. По всей видимости, теперь пришел его черед удивлённо хмуриться и сводить брови на переносице.

— Так, — неопределенно протянул гонщик. Всё-таки облокотившись локтями о стол, он наклонился чуть вперёд и заглянул в лицо Агаты. Ей вдруг стало невыносимо смешно, и девушка едва слышно хихикнула себе под нос. — С джинсами ещё могу согласиться. Но что не так с розами?

— Терпеть их не могу, — она сморщилась, словно прямо под носом оказались нелюбимые цветы. — Они красивые, вкусно пахнут, ассоциируются с любовью, но в то же время из них сделали настоящий символ. Даже культ. То есть, говоря про букет цветов для девушки, все сразу представляют розы. Словно других растений не существует.

— А ты какие цветы любишь?

Агата задумчиво посмотрела на вывеску, не поднимая головы. Та резала глаза красным светом, но Харрис почти не обращала на это внимания, представляя у себя в голове настоящую оранжерею.

— Я вообще не в восторге от цветов. Но, если выбирать, то, наверно, лилии. Или васильки, — Сэм усмехнулся. — Чего ты смеешься?

— Просто ты мне напоминаешь другой цветок, — он чуть склонил голову, и тогда волосы Макото упали с его лба на лоб Харрис. Не дождался резонного вопроса и произнес: — Белую хризантему.

Только тогда девушка всё-таки посмотрела на Сэма. Он оказался удивительно близко; Агата даже губ его не видела. Только глаза, и те Харрис почти не могла разглядеть. Перед взором бегали черно-белые мушки, погружающие пространство в полумрак, но были вызваны они долгим разглядыванием яркой вывески, алкоголем, — или чем-то другим?.. –девушка так и не поняла.

От собственных мыслей под горлом точно сжалась крепкая рука.

— Почему же? — спросила и не узнала своего голоса — каким низким он оказался. Стоило сглотнуть или хотя бы прокашляться, но Харрис вдруг побоялась даже взгляда от Макото отвести.

— Такая же хрупкая и нежная. Что, кажется, не так коснешься — и ты сломаешься. Но стебель у тебя прочнее, чем у гладиолуса. И под лепестками скрываются шипы, которым позавидует любая роза.

Она несмело, но заинтересованно приподняла взгляд. Слова Сэма, явно прослеживающаяся параллель между ней и цветком с белыми лепестками вынудили сердце чаще забиться от ребра. Словно оно вырваться наружу хотело, вот правда.

Макото наклонил чуть голову вбок и протянул:

— Видели всё на свете

Мои глаза — и вернулись

К вам, белые хризантемы…

Агата почувствовала горение собственных щек. Кровь, подгоняемая алкоголем, нагрелась и побежала по венам и артериям, стуча молоточком по вискам. Сэм опустил взгляд на её губы, и девушке вдруг стало душно.

Она вдохнула спёртый воздух паба. Её грудь потерлась о грудь Макото — они, оказывается, стали ещё ближе. Нервные окончания разом нагрелись и напряглись, словно выпустили в стороны кучи невидимых искр, которые Агата не видела, но хорошо — очень хорошо — чувствовала.

Харрис облизнула пересохшие губы и, усмехаясь себе под нос, с вызовом кинула:

— Что, Макото, не придумал ничего интереснее, чем прочитать мне хокку Иссё?

— А ты-то откуда его знаешь? — спросил чуть удивленно, но назад не подался. Дыхание Сэма коснулось уголка мокрых губ. Агату словно молнией прошило; реакция собственного тела была ей совершенно непонятна, но… неимоверно приятна.

— Соседка по общежитию увлекается историей Древнего Востока, — пояснила девушка, уже не до конца уверенная в «хобби» Мелани. — И читала хокку пару раз. И про хризантемы, и про цапель, и про опавший лист… Это ведь классика.

— Правда, Агата?

— Вроде, да.

Сэм посмотрел на неё с усмешкой, но удивительно доброй — точно был старым другом Агаты, знавшим её лучше любой живой души. Под этим взглядом плечи Харрис распрямились, а губы вдруг приоткрылись.

Какая-то её часть кричала, что она поступает до ужаса глупо, но, когда ладонь Макото упала на шею девушки, притягивая ближе, мысли о правильности собственного поступка вылетели из головы.

У неё внутренности сжались, отчего вздохнуть вдруг стало больно. Глаза прикрылись, и под веками заходили бело-черные тени. Сэм не опустил ладонь ниже, но пальцы его так осторожно изучали выемку на шее, что Агате бо́льшего захотелось. Чтобы сильнее сжал, чтобы второй рукой в волосы зарылся или по талии погладил.

Какой-то посетитель, сидящий неподалеку от них, многозначительно хмыкнул. Девушка едва не поддалась назад, но Макото, будто услышав её недавние мысли, коснулся второй ладонью талии, погладил кожу вдоль позвоночника.

И Харрис потеряла голову.

***

…Что там она говорила час-другой назад? «Это только сегодня?», да? Так и, получается, Агата себя даже не обманула; ведь сутки только начались, и у Харрис ещё есть больше двадцати часов. Это как своеобразный карт-бланш на всевозможные ошибки и глупости.

И жадный поцелуй с Сэмом Макото в его квартире как раз можно отнести к таким.

Только вот Агате стало всё равно. Эмоции спутались в единый клубок — сердце ныло, под ребрами было тесно от презрения от мыслей о произошедшем на гонках, а по вискам до сих пор молоточком стучал страх. Крепкое мужское тело, прижимающее к себе, и алкоголь, в свою очередь, только разволновали юную Харрис.

И в миг, когда Макото, не прерывая поцелуя, закрывал входную дверь, девушка чувствовала себя… естественно.

Ключи в скважине щёлкнули до упора. Сэм их, вроде, даже не убрал на тумбочку. Практически сразу он развернулся и подхватил Харрис под ягодицами, будто она ничего не весила. Поцелуй так и не прервал, отчего Агату знатно тряхануло — как током прошило. Девушка обхватила его руками, погладила ладонями по щекам, шее, бесстыдно забираясь пальцами под комбинезон. Мышцы под стритрейсерским костюмом были удивительно напряжены и горячи — по сравнению с её пальцами; по коже Макото прошлась первая, но как чувствовали оба, далеко не последняя волна мурашек.

Он рыкнул в поцелуй — прозвучало это просто нереально… горячо, — и девушка сама застонала. На мгновение она напугалась собственной простоты, уверенности, с которой решилась на «одноразовый» секс, но потом Сэм опустился на кровать, усаживая Агату на себя. Собственным пахом девушка почувствовала его напряжение, и теплая, почти обжигающая волна, пронесшаяся по телу, смыла сомнения.

Руки гонщика поползли выше; Сэм сжал девушку за горло, делая поцелуй более глубоким, указывал девушке движения языка. Хватило каких-то секунд, чтобы понять, что именно так — синхронно и едино — нравилось обоим.

Харрис поддалась и, протяжно выдохнув через нос, переплелась с Сэмом языком. Дышать стало труднее от расползающейся по телу тяжести желания, но движения рук Агаты, напротив, стали отчаяннее. Девушка начала расправляться с пуговицами комбинезона, параллельно рисовала бёдрами «восьмерки», ощущая, как с каждым круговым движением давление в боксёрах Макото становилось ощутимей.