Сначала ты сам выбираешь утопать в слоях лжи,

а затем не можешь из неё выбраться.

Вдох – и я на дне океана. Мой мир тесен: кругом песок и рыбы размером с горошину. Стоит мне проплыть дальше – вижу кита, а затем акул, которых я до безумства боюсь после просмотра фильма «Кон– тики» Роннинга и Сандберга. Увернувшись, от страха я застреваю в гуще воды, глотаю солёную жидкость и начинаю задыхаться.

Выдох – и я на дне ванной. Вся мокрая и сонная, нахожу наушники у своей обнажённой фигуры, а затем выпускаю порыв воды изо рта и носа. Слышу мамины крики, как в детстве, а ведь мне уже шестнадцать.

– У тебя всё хорошо? – она спросила, стоя у самой двери и подслушивая, дышу ли я. – Ужин стынет!

– Да, – для убедительности я крикнула, отбрасывая свои мокрые волосы с лица, – убирала за собой ванную! – выключила кран.

Я не думала о том, знает ли мама, что я ей вру, но каждый раз, когда отвечала ей таким уверенным тоном, надеялась на её улыбку за дверью. С завистью я всегда посматривала на молодые семьи, где ребёнка, ещё неспособного на ошибку, просто и безусловно любят.

До конца проснувшись, я вытерла всю вытекшую из ванной воду на полу и принялась одеваться. Крайний раз глянула в зеркало: красная от стресса, местами проскакивают подростковые прыщи, большие глаза и кривой нос, несуразная форма лица и его аристократический оттенок.

– Так, – вытрясла всю воду из ушей, – пора, – с полотенцем на шее вырвалась из ванной комнаты.

– Могла сидеть там вечность, – пока я вытирала волосы, по которым стекали вниз капли воды, как из ведра, недовольно крикнул Арнольд, мой младший брат, посещающий психолога каждое воскресенье, – если время для тебя не показатель, – ему поставили СДВГ, но своим выражением лица он напоминал просто «синдром», остальные формулировки отпадали по мере его поведения.

Я прошлась по второму этажу нашего небольшого домика <…> и, убедившись, что проскрипела всеми балками, зашла к себе, заранее закрыв дверь. Послышался дерзкий стук – я опять напугана.

– Элиза! – удар ногой о дверь. – Ты стащила мои вещи? – это Арнольд, переживающий пубертатный период. – Верни! – замок был старым, оттого и не мешал открытию двери, но благодаря нему я могла знать, что в мою комнату скоро зайдут.

– Да? – я улеглась на кровать, уложив одну ногу на другую и будто бы перечитывая «Жажду жизни» Ирвинга Стоуна. – Какие вещи? – Арнольд, взбалмошный, влетел в мою комнату и стал махать руками.

– Ты взяла их! – невнимательный дурачок начинал обыскивать каждый угол коробки, в которой я жила.

– Не брала, – я продолжала спокойно пролистывать страницу за страницей своим слюнявым пальцем.

– Элиза! – покраснел. – Этот плеер подарил мне отец!

– Наш отец, – усмехнулась я, закрыв очередную главу из жизни одноухого художника. – Ты же знаешь, что мы – его семя, – посмотрела на него, – хотя я уже не так уверенна, – встала, – Пошли, – пробежала вдоль комнаты к двери, потрепав его прическу. – Ужин стынет!

Стол стоял криво. Стул был слишком твёрдый. Арнольд, в этом году закончивший шестой класс, постоянно ёрзал и не мог усидеть на месте. Я расположилась с краю, наблюдая за поедавшей корм кошкой, перебирая спагетти вилкой и порой попивая томатный сок, который мама сама делала сегодня днём, отчего её ногти были красноватыми.

– Давайте поблагодарим Христа за сегодняшний ужин, – она опять начала говорить о религии, – за то, что мы живы и здоровы, – я впадала в сон от валерьянки, – и снова собрались вместе за одним столом, – мама накручивала спагетти себе на вилку, вкидывала в рот, а затем начинала расспрашивать нас с братом о прошедшем дне. – Как твой кашель, Арнольд?

– Всё хорошо, – мама видела, когда он врёт: красные уши его выдавали.

– Отлично! – ложь ради лжи. – Как прошёл твой день, Элиза? – она всасывала очередную спагетти.

– Что? – я увлеклась наблюдением за лапшой у её рта. – Как прошёл мой день?

– Да, – она, усомнившаяся в том, что я её слушаю, посмотрела в мою тарелку. – Почему ты не ешь?

– В пятницу марафон, – перебирала вилкой остывавшую пищу, – нужно привести себя в форму.

Я застыла на мгновение, увидев улыбку матери, радовавшуюся за мои успехи в беге, который я уже давно бросила. Оказалось, что слова порой намного дороже действий, хотя мы с мамой почти не разговаривали: только после благодарности Христа шёл опрос о наших с Арнольдом успехах.

– Отлично, Элиза! – она выкинула вилку с лапшой обратно в тарелку и скрестила руки, тогда писк в моих ушах усилился. – Тогда поеду к отцу завтра.

По пятницам у нас была до ужаса странная традиция: мы втроём садились на тесный до невозможности диван, а затем в тысячный раз пересматривали «Назад в будущее» Роберта Земекиса. Во время просмотра я проговаривала реплики героев себе под нос, чтобы позлить маму, пока та увлечённо смотрит в ящик, делая вид, что мы смотрим этот блокбастер впервые.

Ложь не была проблемой: я знала, что у мамы, как всегда, появятся дела и она не придёт смотреть на то, как я появляюсь на полосе среди других бегунов, а затем бегу двадцать шесть миль и возвращаюсь обратно не первой. Но чувство, подобное бабочкам в животе, которое я ощущала, когда врала, не сравнимо с материнским минутным разочарованием.

– Я тоже поеду к отцу, – сказал Арнольд, размазавший мясо по всей тарелке.

– Зачем? – мама не любила брать моего брата с собой.

– Я потерял плеер, который подарил мне отец, и наушники, которые отдала мне Элиза, –откинул голову в сторону, чтобы не встречаться с мамиными глазами. – Я думаю, – забывался. – Я думаю, – бросил вилку в тарелку. – Я думаю, он купит мне новый плеер! – на этом моменте я усмехнулась.

– Не купит, – сказала я, но внезапно встретила мамино злобное выражение лица: минутная гордость ушла. – Хотя он любит всё новое, – разрядила обстановку.

– Элиза! – крикнула мама, ударив кулаком об стол. – Поживём – увидим, – обратилась она к Арнольду, и мы снова принялись есть пересоленные спагетти.

Прыщей у Эльзы становилась меньше, а жизнь кипела. Что-то тянуло её всё дальше и дальше от дома, в котором она прожила всё своё детство. На удивление, это был не Осло, не Амстердам, не Гамбург, не Роттердам, а малоизвестный и крошечный городок в Нидерландах.

Карлинген осенью напоминал кладбище, в домах которого жили скелеты, умеющие ловить рыбу. Опечаленная Элиза таскалась по всему городу в поисках своей «наживы», взяв отцовскую «удочку» как трофей. Прогуливаясь с чемоданом в руках и головным убором художника Тюбика из «Цветочного города», чуть свисающим вниз по макушке, она вглядывалась в грязную воду каналов, полных суден.

– Нырнёте? – пошутил старик, забирающийся на своё корыто. – А я Вас словлю! – посмеялся, а рядом с ним и его товарищ, отчего Элиза ускорила шаг.

Дальше в городе шли каналы поменьше – людей на пути становилось больше. Она завернула, оглянулась по сторонам, убедившись, что на этой улице нет кафе, а лишь небольшая продуктовая лавка. Элиза, ненавидящая воду и своё отражение в ней, решила зайти в это небольшое помещение, пахнущее голландскими булками, дабы пообедать и не упасть в обморок от увиденных каналов.

– Bonjour, Madame!1 – приветливо вскрикнула улыбающаяся женщина, стоящая за прилавком и протирающая банки с миндалём.

За всю жизнь Элиза встречала много французов, но не думала, что её сочтут за кого-нибудь из них. Как вдруг она, стоящая в недоумении, вспомнила, что на её голове берет, из-за которого девушка смахивала на молодую француженку.

– Bonjour, – ответила Элиза, чуть умеющая разговаривать на популярном языке. – Vous n'avez pas de croissants?2 – важно спрашивала она.