Может ли все сказанное быть заблуждением?

На страницах этой книги я шаг за шагом буду оспаривать утверждение, что людские массы доверчивы. Вот – в самом общем виде – мой аргумент.

Если принять в расчет стратегические соображения, становится ясно, что доверчивостью слишком легко воспользоваться, следовательно, она не адаптивна. Отнюдь не доверчивые, люди снабжены особыми когнитивными механизмами, позволяющими им тщательно оценивать сообщаемую информацию. Вместо того чтобы слепо следовать лицам, пользующимся престижем, или довериться большинству, мы взвешиваем многие признаки, решая, во что поверить, кто знает лучше, кому доверять и что чувствовать.

Многочисленные попытки убеждения масс, предпринимавшиеся на всем протяжении человеческой истории разными мастерами по части внушения – от демагогов до рекламщиков, не доказывают, что люди легковерны. Напротив, постоянные неудачи этих попыток свидетельствуют о том, как трудно повлиять на людскую массу.

Наконец, успешность некоторых заблуждений, от абсурдных слухов до веры в сверхъестественное, плохо объясняется склонностью людей к легковерию. Заблуждения по преимуществу распространяются не потому, что продвигаются авторитетными или харизматичными личностями – стороной поставщика. Нет, они обязаны своим распространением спросу, тому, что люди ищут выгод, которые соответствуют уже имеющимся у них взглядам и служат каким-то их целям. Обнадеживает, что значительная часть популярных заблуждений остается, в общем, изолирована от всего прочего в наших головах и не влечет практических последствий, и это объясняет, почему мы можем не особо опасаться, даже если примем их.

Лучший довод в пользу доверчивости состоит в том, что она позволяет нам получать знания у своих сверстников и предков. Предрасположенность повторять то, что делают или думают другие, и опираться на примитивные эвристические модели, решая, за кем именно повторять – делать и думать либо так же, как большинство людей, либо как престижные фигуры, – обеспечила бы нам легкий доступ ко всему изобилию накопленных знаний.

Этот аргумент, однако, упускает один стратегический элемент, присутствующий во всех формах человеческого взаимодействия. Он предполагает, что люди, которых копируют, делают всё возможное для того, чтобы совершать адаптивные действия и составлять верные мнения. Он не учитывает, что эти лица, может быть, хотят влиять на людей, копирующих их. Зачем им это нужно? Затем, что возможность влиять на других – огромная сила. С эволюционной же точки зрения огромная сила дает огромные возможности.

Для понимания того, что происходит, когда отдельные лица развиваются до возможности влиять на других, равно как и испытывать чье-то влияние, лучше всего обратиться к эволюции коммуникации. Вытекающие из этой теории контринтуитивные[52] предсказания лучше всего иллюстрируются некоторыми озадачивающими формами поведения животных, которые я опишу и объясню в этой главе.

В лесах Восточной Австралии можно наткнуться на странные конструкции – крохотные, похожие на домики сооружения, сделанные из травы и украшенные ягодами, скорлупой яиц, кусочками металла и разнообразными красочными предметами. Эти сооружения, так называемые беседки, созданы не местными жителями, а птицами – пятнистыми шалашниками. Используют ли птицы свои кропотливо возведенные сооружения для защиты от превратностей погоды или от хищников? Нет. Для этого они строят на деревьях гнезда более типичного вида. Зачем же шалашники возятся с постройкой беседок?

Газели Томсона, или томми, – великолепные животные: изящное тело, длинные рога, элегантные черные полосы на боках и ярко-белый круп; великолепные, но, пожалуй, глуповатые. По саванне рыскают стаи гиеновых собак, готовых кинуться в погоню и сожрать газелей, однако часто томми, заметив стаю, не пытается спастись на полной скорости. Вместо этого она подпрыгивает на месте на прямых ногах. Иногда до двух метров в высоту[53]. Подпрыгивает, хотя никаких препятствий нет. Подпрыгивает, несмотря на то что это замедляет ее бегство. Почему глупая газель не перестает подпрыгивать?

Арабская дроздовая тимелия – тоже, как и пятнистый шалашник, птица, с коричневым оперением и телом чуть меньше 30 см длиной. Тимелии не строят беседок, они балаболят, что явствует из их названия[54]. Кроме вокальных проявлений, поразительной особенностью арабской дроздовой тимелии служит ее склонность к кооперации: группы из дюжины птиц вместе присматривают за потомством, чистят друг друга и следят за безопасностью. Заметив приближающегося хищника, стражи демонстрируют поведение, которое кажется намного более разумным, чем у газелей: подают сигналы тревоги. Если хищник еще довольно далеко, караульные издают что-то наподобие лая (два низковатых выкрика) или трели (более высокий и долгий вибрирующий звук). Когда хищник подкрадывается ближе, стражи начинают «цвикать», издавая несколько раз по три коротких, еще более высоких сигнала. Эти звуки позволяют другим членам группы спрятаться от одних хищников и отогнать других. Пока все логично. Некоторые тимелии, однако, остаются бобылями: они не живут вместе с другими тимелиями, тем более не кооперируются с ними. Тем не менее когда эти одиночки замечают хищника, то издают те же звуки, что и стражи[55]. С какой стати тимелии-одиночки производят столь бессмысленные предупреждающие крики?

У человека, как и у других млекопитающих, беременность вызывает в теле матери много изменений. Одни очевидны: увеличивающийся живот, но другие не столь заметны, например сдвиги в выработке инсулина. Инсулин – гормон, подающий телу сигнал преобразовывать содержащийся в крови сахар в жир. После приема жирной пищи уровень сахара в крови увеличивается, выделяется инсулин и сахар запасается в форме жира. Однако к концу беременности организм матери начинает после еды вырабатывать все больше инсулина. Казалось бы, это странно: растущий плод требует огромного количества энергии, которая извлекается из сахара, содержащегося в крови матери. Что еще более странно: несмотря на громадный всплеск инсулина, уровень сахара в крови остается повышенным дольше обычного[56]. Зачем организм матери старается ограничить ресурсы, поступающие малышу? И почему это не удается?

Пчелы для животных с настолько крохотным мозгом поразительно умелые добытчики. Они отыскивают богатые нектаром цветы и запоминают путь к ним. Вернувшись в улей, с помощью своего знаменитого танца сообщают сородичам, где найти пищу. Чтобы эффективно собирать нектар, пчелы мастерски используют как личный опыт (знание того, где они находили хорошие места произрастания цветов в прошлом), так и своего рода социальную информацию (танец других пчел). Чтобы узнать, какое значение пчелы придают личной и социальной информации, энтомолог Маргарет Рэй с коллегами поставили серию оригинальных экспериментов. Они поместили кормушку (искусственный источник сахара) в середину озера. Некоторые пчелы пролетели над озером, нашли кормушку и вернулись в улей с доброй вестью. Итак, цветы посреди озер не растут. Находящиеся в улье, увидев танец с указанием на озеро, прекрасно могли бы удовлетвориться мыслью, что вернувшиеся пчелы ошиблись. Однако этого не происходило. Пчелы исправно покидали улей – причем в том же количестве, как и в тех случаях, когда кормушку ставили в гораздо более подходящем месте[57]. Почему эти смышленые насекомые игнорируют собственную интуицию и следуют сомнительной инструкции?

Ключ к объяснению таких странных форм поведения является и ключом к пониманию того, как мы оцениваем сказанное нам. Поможет здесь теория эволюции коммуникации.