Он поднимает клетку для птиц, и я качаю головой.

— Здесь мебель из квартир, которые бросили бежавшие из страны иностранцы, — поясняет мой провожатый и садится в кресло, положив ноги на стол. Понимаю, что это дорогой антикварный стол, но мне и в голову не приходит сказать об этом. Я просто делаю ему знак встать.

Я высматриваю еще один платяной шкаф и в самой глубине склада замечаю на полу ковер с узорами, под которым явно что-то есть. Приподняв, обнаруживаю банки с краской. Пробежав глазами, понимаю, что они нетронутые.

Бинго наблюдает за мной. Он удивлен.

— Похоже, они перекочевали сюда из магазина стройматериалов или со строительного склада. Жаль, что мы не знали об этом раньше.

Он достает перочинный нож и открывает одну из банок.

Я выбираю банки, а он их тут же открывает.

— Эту, эту и эту, — показываю я, и он ставит их рядом с мебелью.

Потом пытаюсь найти лак.

— Мне нужна наждачная бумага, кисти и лак.

Чтобы на следующей неделе я смог начать шкурить и покрывать лаком полы.

Бинго встает на четвереньки и рыщет в запасах. Шевеля губами, внимательно читает этикетки. Я тем временем замечаю четыре рулона обоев с листьями.

Когда мы собираемся уходить, у самой двери мне на глаза попадается проигрыватель. Он стоит под столом и на первый взгляд цел и невредим. Открываю крышку и проверяю головку. Несмотря на пять лет войны, бомбардировки, расплавленный асфальт и разорванные в клочья тела, игла, похоже, в полном порядке. Оглядываюсь вокруг. Так и есть. Совсем рядом стоит коробка с внушительной коллекцией пластинок. Чего там только нет. К примеру, редкие записи Марии Каллас и Юсси Бьерлинга, «Пляска смерти» Ференца Листа и «Рапсодия на тему Паганини» Рахманинова. А еще диски Дэвида Боуи: «Liza Jane», «Can’t Help Thinking About Me» и «Never Let Me Down». Вынимаю одну пластинку из обложки, она совсем без царапин.

Даю знать своему сопровождающему, что забираю проигрыватель в отель, а он понесет пластинки.

— Завтра вернусь сюда с женщинами.

Пусть сами выберут кухонную утварь и что-нибудь еще из мебели. Интересно, а захотят ли они книжный шкаф?

Бинго относится к поручению очень серьезно и медленно идет передо мной с коробкой в руках. Внимательно смотрит под ноги и ступает осторожно, чтобы доверенные ему пластинки не разбились. Когда мы подходим к отелю, разрешаю ему поставить коробку. Распогодилось, и я замечаю, что у входа установили вазон с цветами.

— До войны я пел в хоре, — неожиданно говорит он, стоя на ступеньках. — Баритон.

Мне на ум приходят слова Май: «Здесь все мужчины убивали».

— Я тоже когда-то пел в хоре. И с женой — бывшей — познакомился в хоре.

Я мог бы добавить: «Тогда меня еще не было».

Но вдруг бы он спросил: «А сейчас, сейчас ты есть?»

Земля, где течет мед

У Фифи новости. Большая радость.

— Пришли первые заказы. Три. Правда, только на следующий месяц.

И это не все: оказывается, через две недели приедут археологи, о которых он мне рассказывал.

— Они подтвердили. И забронировали номера. Дело завертелось.

Он стоит у компьютера в белой рубашке и при галстуке, но в рваных джинсах и кедах.

— Я тут, типа, принарядился.

А еще одна из обитательниц женского дома возьмет на себя готовку, когда в отеле откроется ресторан.

— Это все сестра организовала.

Чтобы отпраздновать хорошие новости, подруга Май варит на гостиничной кухне баранину, и она уже практически готова.

— Хоть какое-то разнообразие. Не только мой гороховый суп.

Парень разворачивает монитор ко мне, и я вижу, что он обновляет сайт отеля, которым, по его словам, последний раз занимались еще до войны.

— Мы делаем упор на купальню и на домашнюю атмосферу в номерах. Как вам?

— Хорошо.

Он сообщает, что хочет кое-то со мной обсудить. Поскольку тетя, видимо, в страну не вернется, они с сестрой подумывают изменить название отеля. У них есть несколько идей.

«Hotel Blue Sky Unlimited», «Небесная лазурь». Нравится? Или «Hotel Paradise Lost», «Потерянный рай».

— А разве «Тишина» не подходит?

Некоторое время все молчат.

— Пожалуй, все-таки сохраним тишину, — заключает Фифи, снова надевая наушники.

И переливающееся небо в глазах

Через двенадцать дней актриса вернулась.

Я столкнулся с ней на лестнице, и по телу прошла дрожь, словно лезешь через ограду, по которой пустил и слабый ток.

Я внимательно оглядел ее. Грустная, серьезная.

— Как поездка?

— Все в руинах. Инфраструктура разрушена.

У меня опухла скула, оба глаза подбиты, у бровей белый пластырь. Мой вид ее явно тревожит.

— Я слышала, на тебя напали.

— Да, кто-то не хочет, чтобы я проводил здесь отпуск.

— А сейчас все в порядке?

Она поднимает руку, медленно, словно собираясь приложить палец к моей ране, какое-то мгновение держит ее на весу, прямо у моего лица, как будто хочет погладить по щеке, но затем быстро опускает.

— Да, не стоит беспокоиться, — отвечаю я и добавляю: — Напавший был из хора.

Она смотрит на меня, будто пытаясь разгадать загадку.

— Говорят, ты помогаешь женщинам.

— Да, помогаю им приводить дом в порядок.

Она глубоко вздыхает.

— Все женщины кого-то потеряли: мужа, отца, сына или брата. Дети остались без отцов или старших братьев. А те из них, кто выжил, потеряли руки или ноги.

— Удалось найти место для съемок?

— Женщины насторожены и не хотят говорить о пережитом. Не соглашаются на интервью. Они устали. Пытаются понять, что произошло.

Она делает паузу.

— Потом появится новое поколение, которое не будет помнить. Тогда возникнет опасность новой войны.

Она молчит.

— Конечно, не в ближайшие десять лет, — добавляет она. — Чтобы появилось новое поколение мужчин, нужно время.

Взгляд ее становится отстраненным, голос звучит устало.

— Под конец наемников, работающих на иностранные спецслужбы, стало больше, чем военных. Они принимали непосредственное участие в военных действиях. В наше время, если хочешь выиграть войну, нужно наладить отношения со спецслужбами. Они зарабатывают на этом огромные деньги. Одни и те же фирмы производят оружие, поставляют наемников и ведут восстановительные работы после войны. Теперь они возводят фармацевтические предприятия и аптеки по всей стране. Выявляют людей с головной болью и снабжают их аспирином. Объясняют, что боль терпеть нельзя.

— Это твой сценарий?

Она не отвечает на вопрос, но говорит, что закончила все, что собиралась сделать.

— Я завтра уезжаю, — продолжает она, глядя мне прямо в глаза. — Так что это мой последний день.

Она улыбается.

Мне.

Последний день, значит, и последняя ночь.

— Вечером приду, — говорю я ей без обиняков.

В одежде из плоти

Я быстро смотрюсь в зеркало, провожу рукой по волосам и закрываю за собой дверь.

У нее одиннадцатый номер, в глубине коридора.

Она стоит напротив меня и снимает покрывало с кровати, но не сворачивает его; за окном воркуют голуби.

Я расстегиваю верхнюю пуговицу на своей красной рубашке и обнажаю окровавленную грудь. Под рубашкой белый лотос, а под лотосом все еще бьется сердце. Потом я расстегиваю еще две, в то время как она возится со своими пуговицами и молниями. Сбросив рубашку и брюки, снимаю носки, это практически не требует времени. Наконец дело доходит до трусов, и вот я стою обнаженный перед ней, на голом полу. В самом центре лесного пейзажа над кроватью, между черными стволами деревьев, охотник с луком и стрелами глядит прямо в глаза леопарду. Среди деревьев я замечаю уходящую вдаль извилистую тропинку. Вытянув вперед руку, на ощупь определяю путь и делаю шаг ей навстречу, между нами еще три паркетины. Потом второй шаг, и вот уже мы соприкасаемся ладонями, линия жизни к линии жизни, артерия к артерии, и я чувствую, как пульсируют сосуды по всему телу, на шее, в коленях, на руках, чувствую ток крови к органам. Затем трогаю ключицу.