Фифи говорит, что навел справки и никто не признается, что напал на меня.

— Люди думали, что вы работаете на Уильяма. Объяснения запутанные и противоречивые. Упоминали также женщин, которым вы делаете ремонт. Бесплатно. Кое-кто недоволен и на днях мне на это намекнул. Они считают, что это несправедливо, — повторяет он.

Наконец, он слышал, что я разозлил напавшего тем, что при встрече посмотрел ему в глаза.

— У нас здесь так не делают.

— А у нас делают, — говорю я. — Мы смотрим в глаза людям, которых встречаем на улице. А как иначе узнать, нужно ли здороваться.

Прежде чем уйти, Фифи вынимает из нагрудного кармана своей клетчатой рубашки солнечные очки.

— Они со склада, — поясняет он, протягивая их мне. — Совсем новые. Я их только примерил. На них даже ценник сохранился. «Пилот», — добавляет он. — Не будет видно подбитого глаза.

Мнется.

— Я больше не могу читать книги. В детстве много читал, но во время войны перестал.

Все еще мнется.

— Достаточно одного предложения, чтобы взорвать деревню. Двух, чтобы уничтожить мир.

Он не говорит: я видел отца с простреленной головой и мой племянник родился в пыльном подвале.

Фифи поправляет бейсболку.

И еще одно. В купальне осталось четыре коробки с плиткой, и ему пришло в голову, что их можно использовать в доме, который я ремонтирую для женщин.

— Этот дом также и для тебя, — поправляю я его. — И для Адама.

— Да, который вы ремонтируете для женщин, меня и Адама.

Я все еще жив.

Я все еще здесь

Открываю дневник и бегло перелистываю плотно исписанные страницы, пока не дохожу до пустых в самом конце. Оставляю одну после последней записи, сделанной двадцать семь лет назад: Она меня переживет. Потом тянусь за ручкой с логотипом «Тишина» и в верхнем углу ставлю дату: 29 мая. Затем: Для Лотос.

Я знаю, что у меня в распоряжении больше букв, чем во многих других языках.

Начинаю с двух предложений:

Я все еще жив.

Я все еще здесь.

Затем добавляю ко второму:

Я пытаюсь понять почему.

Что я могу еще написать? Нужно ли рассказать о том, что не сплю по ночам, о черных деревьях на фоне черного неба, что луна здесь больше, чем дома, что я рассматриваю себя в зеркале? Что половину из съеденного здесь прежде никогда не пробовал?

Подумав немного, продолжаю:

Вода красная, словно в ванне полоскали окровавленную рубашку.

Целых восемь слов.

Прибавляю еще два:

Все пыльно-серое.

А потом еще целое предложение:

Вчера на ужин были большие картофелины с мясом (как твоя бабушка варит с гуляшом), выращенные там, где нет мин.

И последнее:

Не хватает гаек.

Вычеркиваю:

Не хватает гаек.

Опускаю второстепенные подробности.

Вдруг в дверях появляется Май и спрашивает, что я пишу.

— Сочиняешь историю?

— Можно и так сказать.

— И что в ней будет?

— Я еще не всё придумал.

— Кто-нибудь умрет?

— Только старики.

— Ладно.

Май откладывает в сторону полотенце.

— Я больше не боюсь ночи, — говорит она, закрывая дверь за собой.

Жду, что мир обретет форму

Фифи сообщает, что меня в фойе спрашивают.

Пришел владелец ресторана вместе с тем самым головорезом. Они расположились у стойки с солнечными очками. Замечаю также, что со вчерашнего дня в магазинчике прибавился надувной тигр.

— Произошло недоразумение, — первые слова ресторатора.

Головорез молчит. На нем кожаная куртка, под ней рубашка с рисунком, в одном ухе серьга.

Ресторатор подталкивает его вперед и продолжает:

— Он говорит, что ему жаль.

На угрюмом лице головореза ни тени раскаяния.

— Он больше не будет.

— Спасибо и на этом.

— Он хочет кое-что показать. Тебе нужно пойти с ним.

Пойти с бандитом? По извилистым проулкам?

— Я не в настроении.

— Ты не пожалеешь. Он хочет сгладить недоразумение.

— Мне не интересно. — И добавляю, что занят.

Это правда. Я читаю биографию «Дороти Паркер. Что это за чертовщина?».

— Он хочет помочь с мебелью для дома, который ты ремонтируешь. Ты же говорил, что у женщин нет мебели.

Думаю. Нужно обставить трехэтажный дом для семи женщин, трех детей и одного брата.

— Что ты на это скажешь?

— Ничего.

— Но ты ведь готов подумать?

Владелец ресторана отводит меня к камину. Мы стоим у лесного пейзажа, точнее, под ним, с этой точки свет на холст падает по-другому, и я замечаю, что деревья на переднем плане увядшие.

— Ты показал себя настоящим мужиком, — говорит он, положив мне руку на плечо. Кивает в сторону головореза. Тот занят примеркой очков. Фифи следит за ним, но и нас не выпускает из поля зрения. — Он сказал, что ты не испугался.

Стараюсь решать быстро.

— Человек должен уметь прощать, — произносит ресторатор и добавляет, что речь идет о забитом мебелью складе, который готовят под снос, чтобы освободить площадку под фармацевтический завод. Он по случаю знаком с ведущим подрядчиком. Мебель свозили отовсюду, из-под завалов или из покинутых жителями домов. Там можно найти целые или почти целые предметы.

— Моему приятелю нужно избавиться от вещей до приезда бульдозеров. Так что можешь забирать все, что захочешь.

Конечно, быстрее было бы поджечь, но на это город не дал подрядчику разрешение.

Он берет меня под руку и понижает голос:

— Я слышал, там попадается хорошая мебель. Качественные вещи. Кресло с подставкой для ног.

Я размышляю. Вижу, что головорез смотрится в зеркало, на переносице у него болтается ценник.

— Завтра утром в девять, — говорю я. — Минута в минуту.

Парень из хора

Головорез приходит ровно в девять и ждет в фойе. Четыре пуговицы рубашки расстегнуты, и видна загорелая грудь. Несмотря на пасмурную погоду, он в купленных вчера солнечных очках. Фифи обеспокоен, он вызывается пойти с нами, но я, поблагодарив, отказываюсь от предложения и следую за головорезом.

Склад находится на окраине города. По дороге мой сопровождающий повторяет, что произошло недоразумение. У меня нет настроения что-либо с ним обсуждать. Объясняю, что, пока он в очках, разговора не выйдет.

Он беспрекословно слушается.

— Зовите меня Бинго.

Он открывает большую откатную дверь, и мы видим беспорядочные нагромождения мебели и разных личных вещей.

Целые жизни, думаю я.

— От мин очищено, — роняет он и заходит внутрь.

Склад напоминает смесь оптовой базы, блошиного рынка и подсобки мебельного магазина. На удивление много целых вещей. Кое-что можно починить и снова использовать. Совсем нетрудно выпилить ножки и приделать их к столешнице, отремонтировать другую мебель, это моя стихия.

— Пошел на дрова. — Бинго тычет в ополовиненный комод.

Сказать ему, что не хочу с ним разговаривать? Что буду благодарен, если он помолчит?

Мне нужна мебель на три этажа, начинаю с первого. Нахожу обеденный стол из тика и два кресла, затем иду искать стулья к столу.

— Понадобится грузовик, — говорю я, выбрав еще один стол, настольные лампы и торшеры.

Считаю в уме, сколько нужно кроватей. Стараюсь представить, куда что можно поставить.

Бинго обещает достать грузовик и привести приятеля, чтобы тот подсобил с погрузкой и разгрузкой.

Он помогает передвинуть ближе к двери платяной шкаф и кроватку с реечными бортиками для малыша. Там мы собираем выбранную мебель. Я даю указания, а он молча выполняет. Явно привык подчиняться приказам. Мне удалось найти кровати для всех жителей дома, но матрасы использовать нельзя, их придется доставать где-нибудь в другом месте. Зато Май говорила, что в отеле много старого, но совершенно целого постельного белья и она заберет его в дом. Я хожу между вещей и указываю: это, это и это; вон тот письменный стол, а к нему и стул. Выбираю также несколько велосипедов.