— С начала войны висят, — провозглашает Фифи, когда приносит кофе. — Свадьбу в итоге отменили. А еще здесь раз в год проходил бал. На Новый год.

На завтрак предлагают бутерброд с медом, и я вспоминаю, что, бронируя отель, прочитал на сайте о пчеловодстве в окрестностях города. Фифи уже поведал мне, что пчелы вымерли во время войны и производство меда прекратилось.

Увидев, как я вхожу, актриса улыбается, берет свою чашку кофе, небрежно сворачивает листки и подходит ко мне. Сосед по коридору внимательно следит за ней и за мной, устроившись так, чтобы нас видеть. На нем желтый вельветовый пиджак, широкие шорты, полосатые носки и ботинки.

Он представляется Альфредом.

Она просит разрешения присесть за мой столик, кладет листки и поправляет платок на шее.

Медленно.

Затем говорит, что видела меня на берегу.

— Я проверял, соленое ли море.

Она улыбается:

— И как?

— Соленое.

Она смотрит в окно.

— Море не такое, как у вас.

— Да, море не такое, как у нас.

Когда ко мне обращается женщина, я сразу же начинаю повторять. Она рассказывает, что родилась и выросла в этой стране, но уехала задолго до войны.

— Перед самой войной мы снимали здесь фильм. Здесь часто снимали картины, действие которых происходит в совсем других местах.

Она говорит, а я молчу.

Мне нравится сидеть напротив женщины и молчать.

— Здесь я стояла в последний съемочный день, — она показывает на площадь перед отелем. — Мой партнер был вон там, — продолжает она. — Он протягивал руку, и раздавался выстрел. Съемки шли трудно. Мы переснимали эту сцену шесть раз и истратили литры киношной крови. А вечером хорошо повеселились. Тогда все было игрой. Потом все стало реальным, и наш фильм уже казался фальшивым.

Она вдруг замолкает и оглядывается. Мужчина из девятого номера исчез.

— За месяц до того, как разразилась война, люди начали исчезать, журналисты, университетские преподаватели, художники. Затем обычные люди из соседнего дома, Люди не были готовы разделять точку зрения властей. Пропадали целые семьи, словно их никогда не существовало. А потом страна вдруг наводнилась оружием.

Мы оба молчим.

— Когда люди разобрались в ситуации, их охватило отчаяние, но ничего изменить уже было нельзя, — произносит она в заключение.

Она склоняется к столу и смотрит мне в глаза. Понижает голос:

— В городе был зоопарк, но зверей убили в начале войны. Говорят, что какой-то зверь сбежал. Какой именно, точно неизвестно, но будто бы большой самец; некоторые считают, что тигр, другие что леопард, третьи — что пантера. Ходят разные истории о том, где он сейчас. Некоторые даже уверяют, что это он руководит строительными работами.

Она снова поправляет платок на шее, допивает кофе и ложкой соскребает сахар со дна чашки.

Потом сообщает, что уезжает из города, но вернется через десять дней. Ей нужно проведать родственников, выбрать место для съемок документального фильма и поискать тех, с кем можно поговорить.

— Фильм о том, как после войны женщины управляют жизнью на местах, — добавляет она, разворачивая свернутую в трубочку рукопись. — На них также лежит ответственность за сохранение семьи, а это огромный груз.

Затем она произносит что-то еще, а я думаю, как она особо акцентирует, когда вернется. Хочет знать, буду я тогда в городе или уже уеду.

— Вы уже уедете? Через десять дней?

Я задумываюсь. В стране смерти по какой-то причине совсем не торопишься умирать.

— Вроде не собираюсь, — отвечаю я, размышляя о том, что это самое место, чтобы остаться.

В мире так много голосов и ни один не лишен смысла

Когда я возвращаюсь в номер, меня ждет Май. По делу. Именно так и сказала:

— У меня к вам дело.

Она в черной блузке; глубоко вздыхает и переминается на пороге.

— Мы с братом поговорили и решили узнать, не могли бы вы помочь нам с мелким ремонтом в отеле.

Она колеблется.

— Ну конечно, когда вы не пойдете осматривать достопримечательности.

При этом слово «достопримечательности» она произносит так, словно не уверена в его значении.

Она предупреждает, что они не смогут много заплатить, потому что у них еще нет постояльцев, кроме нас троих — меня, женщины и мужчины, — и, соответственно, нет никаких доходов. Они бы предпочли заплатить проживанием. Смущаясь и подбирая слова, она предлагает мне задержаться на одну-две или даже три недели. Проживание и завтрак будут за их счет.

— Мы с Фифи обсудили это вчера вечером и согласны друг с другом.

В чем именно согласны, не уточняет.

Она входит в номер и становится передо мной. Волосы у нее собраны в хвост, как у Лотос.

— Мужчин не хватает, — говорит она. — И инструментов. Те, кто не умер во время войны и не бежал из страны, заняты другим. Ушло целое поколение мужчин. Приехавшие подработать не ремонтируют дверцы шкафа и дверные ручки.

Я повторяю ей сказанное прежде: что я не плотник и не водопроводчик. И не электрик.

— Но у вас есть дрель.

Это заставляет меня задуматься.

Раз уж я пообещал актрисе, что буду здесь, когда она вернется, мне нужно чем-то заняться. Поэтому соглашаюсь:

— Я охотно вам помогу. Всего, конечно, сделать не смогу, но кое-что сумею.

Она улыбается до ушей. Затем снова становится серьезной.

— А могли бы вы начать уже завтра?

— Если хотите, можно прямо сейчас, — отвечаю я.

Homo habilis 1

(Человек умелый 1)

В отеле шестнадцать номеров, и, чтобы подобрать нужный ключ, требуется время. Мы ходим по этажам, Май открывает и закрывает двери, кругом облака пыли; она раздвигает шторы и показывает мне, что нужно отремонтировать.

В основном это мелочь, с чем я вполне справлюсь, однако инструменты получше мне определенно пригодились бы. В памяти всплывает моя большая сумка из кладовки за океаном. Выясняется, что у нескольких шкафов дверцы висят на одной петле, нуждаются в починке замки, ручки и карнизы. Придется также поработать с трубами, выключателями, проводами ламп, вилками и розетками.

В каждом номере свой стиль, но во всех есть камин, зеркало в позолоченной раме над каминной полкой и лесной пейзаж с охотником и зверем над кроватью. Есть у них и еще одно общее: их уже давно не отапливали, и воздух пропах плесенью. Кое-где на стенах и потолке разводы и трещины, краска отшелушилась. На одной или двух стенах обои с листьями, но они во многих местах обмякли и отклеились на стыках.

Я ничего не говорю девушке о краске, считая, что ее, вероятно, нелегко будет достать. Мебель, однако, очень добротная, и в целом отель в хорошем состоянии.

— По сравнению со многим другим в стране, — подчеркивает Май.

Я объясняю ей, что для начала нужно проветрить, чтобы избавиться от сырости на стенах. Во всех номерах на полу потрепанные ковры ручной работы, и я предлагаю вынести их на улицу и выбить.

Когда мы сворачиваем первый ковер, появляются красивые бирюзовые плитки, выложенные квадратами, напоминающими лабиринт.

Я опираюсь на свернутый в рулон ковер, мы стоим посередине комнаты и рассматриваем плитку.

— В каждом городе своя плитка и свой узор укладки. Или, по крайней мере, были. Местная визитная карточка — бирюзовый цвет, он встречается в окрестных старых каменоломнях. Это соответствует моим сведениям о мозаичном панно на стене, о котором якобы никто не знает и от которого не осталось и следа.

Она делает круг, изучая плитку, и говорит, что ее папа занимался палеографией, а среди его друзей были археологи. Я рассказываю ей, что проезжал мимо руин национального архива по пути в отель. О плитках она больше ничего не знает. Опустившись на кровать, смотрит на руки. Ладони повернуты вверх.

— Папа заведовал отделом рукописей в национальном архиве, его убили на работе. Тело оставили на углу улицы, и мы смогли его забрать.