Я всего-то коснулся ее талии, но тепло и мягкость до сих пор жгли ладонь.

Светловолосый придурок схватил Елену за руку, когда она проходила мимо, и дернул к себе, что-то прошептав на ухо. Во мне поднялась волна враждебности. Откинувшись на спинку стула, я положил руку на стол, подальше от пистолета, поскольку внезапно захотелось пристрелить еще одного мужчину во дворе дома Абелли.

Папа́ взглянул на только что произошедшее без особого волнения.

Я пересчитал зубы кончиком языка. Ребра распирало от сильной боли.

Елена сдержанно кивнула, придурок отпустил ее руку, давая уйти. Милашка Абелли, ничего не скажешь!

– Как его зовут? – спросил я Адриану, кивнув в сторону блондина, чье присутствие начинало меня утомлять.

– Оскар Перри… нет, Перец. – Она нахмурилась. – Нет, не так. Оскар Что-То-Там. Черт, теперь я хочу перца.

– И что он делает для твоего отца?

Адриана сморщила лоб.

– Не знаю. Он стремный. Вечно липнет к Елене.

Я сухо хмыкнул.

– А кто не липнет? – В церкви ее встречали будто она была Матерью Божьей.

– И то правда, но ей на всех плевать. Сестра влюблена.

Я прищурился.

– Она… что?

– Влюблена.

По венам хлынуло нечто темное и совершенно ненужное.

Адриана посмотрела на меня так, словно только сейчас осознала, что сболтнула лишнее, и осушила целый бокал вина разом. Я даже не заметил, когда она добыла алкоголь.

Я раздраженно покачал головой.

– Если тебя вывернет наизнанку, я тебе волосы держать не буду. Я таким не занимаюсь.

– Сестра подержит, – заявила она, будто уже планировала сблевать. – Похоже, мы закончили узнавать друг друга получше?

– Точно.

– Слава богу, – пробормотала она, поднялась на ноги и, пошатываясь, побрела к одной из своих громогласных кузин. Та девчонка мне уже представилась. Если честно, она подошла ко мне и сказала: «Мама права, Дэвиду до тебя далеко», – после чего подмигнула и испарилась.

До чего странная семейка.

Я взял очередной стакан виски с подноса слуги, игнорируя подсевшего кузена Лоренцо. Он распахнул пиджак и запихнул руки глубоко в карманы. Черт знает, где его носило, но я бы предпочел, чтобы он был где угодно, только не пялился на Елену Абелли. Уже от одной мысли под кожей все зудело.

Повисла пауза, пока Лоренцо провожал взглядом аппетитный зад Елены – и это была настоящая тюремная приманка. Милашка Абелли пересекала лужайку.

– Что он тебе сделал? – Лоренцо кивнул на светловолосого придурка.

Вероятно, я плохо скрывал желание всадить в него пулю.

– Выбесил меня, – буркнул я, поболтав виски в стакане.

– Что-то серьезное, значит. Тебя сложно выбесить. Дай угадаю. Оскорбил маму?

– Нет.

– Отца?

– Нет.

– Твоего самого красивого кузена? Сто девяносто ростом, темноволосый, с большим членом…

– Лоренцо? – сухо сказал я.

– Да?

– Отвали.

Лоренцо засмеялся, хлопнул меня по плечу достаточно сильно, чтобы часть виски выплеснулась из стакана, а потом ушел.

Как я и говорил, мои кузены абсолютные идиоты.

Оно было серебряным, крохотным и светоотражающим. Я почти могла разглядеть в нем свое лицо. Я имею в виду, конечно же, платье Джианны. Длинные серьги с перьями, зеленые туфли на каблуках и волосы, скрученные на макушке, плюс отсутствие макияжа за исключением красной помады, – таков был ее вечерний образ.

– …если соберешься так делать, то выбирай стриптизера-мужика. Поверь мне на слово. – Она разговаривала с моей пятнадцатилетней кузиной Эммой, которая устроилась на кухонном острове и со скучающим видом потягивала через трубочку пунш.

Я отошла от тетушек, обсуждавших девичник Адрианы. На другом конце стола сидела бабуля с чашкой кофе. До нас донеслась только часть разговора Джианны, фраза утонула в семейном шуме.

Я покачала головой, отчасти позабавленная, но главным образом чувствуя себя весьма неуютно. Слова, которые Оскар Перес прошептал мне на ухо, камнем лежали в животе. Он притянул меня к груди и велел улыбнуться, мол, улыбка это и есть моя дивная belleza[26] – что бы это ни значило. Я не знаю испанского и не горю желанием учиться. Этот прекрасный язык в его устах звучал чрезмерно грубо и агрессивно.

Я ненавидела, когда меня просили улыбнуться. Как будто моя улыбка – исключительно их собственность.

Оскар не уточнил, с чего вдруг он так недоволен, что я сбежала и переспала с другим мужчиной, но я могла найти этому лишь одно объяснение: он считал, что я стану его женой. Сложно вообразить, что папа́ бы на такое согласился, особенно учитывая, что Оскар не итальянец, однако мне пришлось сидеть рядом с ним за ужином, хотя раньше ничего подобного не случалось.

– Ты несчастна.

Я подняла взгляд от царапин на деревянной столешнице и посмотрела в бабулины карие глаза, а затем покачала головой.

– Неправда. – Я бы никогда не позволила мужчине вроде Оскара отнять у меня счастье.

– Из тебя плохая врунья, cara mia[27].

Я промолчала, не зная, что ответить.

– Мелкие проблемы кажутся такими большими, когда ты молод, – вздохнула она. – Я тоже постоянно волновалась… Прямо как ты. И что мне это дало? Ничего. Не трать время на то, что не можешь изменить. – Бабуля поднялась, опершись рукой на стол. – Я пойду спать.

– Доброй ночи, бабуль.

Она повернулась ко мне.

– Знаешь, что надо сделать, когда несчастен?

У меня не было сил спорить и возражать, что я отнюдь не несчастна, поэтому я лишь вскинула бровь.

– Что?

– Что-нибудь захватывающее.

– Например?

– Ну… как насчет покурить сигарету с красивым мальчиком?

Уф. Я не смогла сдержать улыбки. Только бабуля могла назвать Николаса мальчиком.

– Доброй ночи, tesoro[28]. – Бабушка подмигнула мне.

Пламя плясало на кончике свечи, отдаленно напоминая о фальшивых улыбках под гипнотизирующим оранжевым светом. Прозрачные занавески развевались на легком летнем ветерке, лампа отбрасывала мягкий свет на ряды книжных полок. Из-под двери в библиотеку просачивались еле слышные звуки песни Фрэнка Синатры, да так тихо, что они вполне могли быть просто отголосками схожего вечера полувековой давности.

Я сидела в кресле у камина, поджав ноги и положив книгу на подлокотник. Даже осилила пару страниц, прежде чем сдаться и рассеянно уставиться на свечу с ароматом лаванды. Туфли лежали покинутыми на полу, белые ленты струились по красному узорчатому ковру.

Некоторое время назад я сбежала из кухни так быстро, как только смогла. Мамины разговоры о свадьбе превратились в раздражающие возгласы, которые делались все громче и громче, пока мне не стала жизненно необходима тишина. Дело уже было даже не в Оскаре Пересе, а в невысказанных словах и неясном будущем.

Милашка Абелли защищала настоящую меня от внешнего мира, как твердая кокосовая скорлупа. Ее нельзя разломить без крепких инструментов. Опустить барьер означало обнажить ту часть меня, которую мало кто видел: часть меня, обладающую чувствами. Уязвимую меня. Я не знала, почему продемонстрировала свое истинное «я» Николасу Руссо. Может, из-за его равнодушия мне показалось, что ему не станет интересно меня разламывать.

До ушей донесся щелчок открываемой двери, и я подняла взгляд: Николас переступил порог библиотеки, словно призванный моими мыслями.