Читая все это, Алёнка едва сдерживает страдальческий стон, только сейчас в полной мере осознавая справедливость маминых предупреждений.

 Она ведь и в самом деле играет чувствами человека и нагло лезет в его жизнь. Он ей поверил: поверил, что его ждут, любят, что о нем заботятся тогда, как ничего из этого нет и не будет.

 Как он почувствует себя, когда узнает правду? Каково будет его разочарование и злость? Разве это справедливо? Разве он заслуживает к себе такого отношения, как со стороны девушки, так и со стороны друзей?

– Что мне делать, ушастик? – вопрошает Алёнка, понимая, что ввязываться в эту затею было совершенно неправильно, но и дать сейчас заднюю – тоже не выход.

 Она продолжает читать, и ноющее ощущение внутри с каждым словом становиться все сильнее и сильнее. Боря рассказывает о себе, что его определили в штурманскую боевую часть, и что через десять дней он выйдет в море, чему очень рад, ибо в учебке уже надоело, хоть и сослуживцы ему попались с хорошим юмором и без заскоков. Он рассказывает, как они прикалываются друг над другом и командирами, и Алёнка не может сдержать смех, живо представляя происходящее.

 «У меня всё хорошо, Манюнь, пацаны нормальные попались, да и прапоры тоже. Единственное – не могу избавиться от чувства, что просто просираю здесь время. Всё это такая фигня. Сейчас бы с радостью поехал на Север с Гладышевым хотя бы на год. Подзаработал бы нам деньжат на первое время, да и ты могла бы поехать со мной. А теперь… даже не знаю, Маш, как быть. Уже который день ломаю голову. Ты напиши мне сразу, как получишь письмо, какие вообще варианты есть по работе, чтобы ответ успел прийти до выхода в море, а то потом фиг знает, когда передадут почту. Если ничего не найдешь, я напишу матери, попрошу помочь хотя бы продуктами. А дальше вернусь из плавания и решим, как быть. Ты только не геройствуй больше, Маш, и от меня ничего не скрывай. Я, конечно, бываю придурком, но не настолько, чтобы создать нам еще больше проблем. Мне главное, чтобы у тебя все было хорошо, Манюнь. Так что прекращай дурить и думать за меня. Сдувать пылинки и оберегать – моя забота. Прости, что тебе приходится справляться со всем этим дерьмом в одиночку. Если бы я мог, ты знаешь, я бы все для тебя сделал. Я люблю тебя, малышка, очень сильно люблю!

 Твой Боря.»

 Алёнка тяжело сглатывает, смахивая подступившие вдруг слезы, ибо даже не сомневается, что так и было бы – он бы сделал всё. Всё для эгоистки, которая никогда не оценила бы, ибо для таких, как она значение имеет «сколько» и «что», а не то, что для кого-то это всё.

 И почему хороших парней всегда тянет на таких девчонок? Разве не хочется шагать по жизни рука об руку, строить общие мечты и достигать их совместными усилиями? В чем тогда смысл быть парой, если все приходиться делать самому?

 Алёнка искренне не понимает этого, но очень хочет, чтобы однажды кто-то полюбил ее также, как Боря свою Машку. Как же всё-таки обидно за него.

– Да-а, встряли мы с тобой по самое не балуй, ушастик, – перечитав еще раз письмо, резюмирует Алёнка и помогает щенку забраться на кровать. Тот сразу же принимается за своё и облизывает Аленкино лицо, вызывая у нее очередной приступ смеха. – Фу, ну прекрати. Прекрати, я тебе говорю.

 Несколько минут уходит на то, чтобы угомонить любвеобильного малыша, а после Глазкова снова возвращается к насущным проблемам.

– И все же, как мне быть, ушастик? Я так не хочу его обманывать.

 Ушастик, улегшись к ней под бок, начинает активно вилять хвостом, словно одобряя ход ее мыслей.

– А может и не обманывать? – продолжает она рассуждать. – Ну, или хотя бы по возможности. Он ведь со мной искренен, почему бы и мне не быть с ним такой в рамках всей этой затеи? Как считаешь, ушастик? По-моему, мы могли бы стать друзьями.

 Ушастик дает исчерпывающий ответ, лизнув ее в нос. Хохотнув, Алёнка чмокает его в ответ и, взяв тетрадь с ручкой, принимается за очередное письмо, решив, что больше ничего выдумывать не станет, а просто подгонит свою жизнь под Машкины реалии.

 Так Ольга Андреевна стала Олей – той самой девочкой-медсестрой, отец – парнем Оли, а Лёшка – подружкой Оли. Школа превратилась в литейно-механический завод, на который Машка устроилась метрологом, и где коллектив оставлял желать лучшего, а курсы кройки и шитья Скопичевской только предстояло освоить, как только снимут гипс.

 В общем, Машку ждали серьезные трансформации, а Борю сюрпризы, но, по крайней мере, в этом было хоть что-то правдивое и, хотя Алёнкину совесть это ничуть не успокаивало, все же на душе стало гораздо легче, когда она смогла поделиться не мифическими проблемами мифической Машки, а своими собственными.

 Поначалу было немного неловко писать про не самый теплый прием «заводчан», но потом Алёнку, будто понесло. Она рассказала про то, что чувствует себя одиноко и не в своей тарелке на новой «работе», не обошла вниманием Борькино письмо, расспросив подробнее о ребятах, с которыми он общается, о распределении. Поделилась впечатлениями о новом, просмотренном фильме и, конечно же, рассказала о своей «головной боли» – ушастике, которого «хозяйка квартиры» требовала отдать в самое ближайшее время. Несмотря на то, что позитивного в ее житие -бытие было по большому счету не больше, чем у Машки, Аленка постаралась подать это все с юмором и оптимизмом, посмеиваясь над своими неудачами и заверяя Шувалова, что в целом она справляется, поэтому он может быть абсолютно за нее спокоен.

 Закончив письмо поздравлениями с Новым годом, ранним утром она мчится на почту, надеясь, что ее откровения успеют дойти до того, как Борька уйдет в море.

 Следующую неделю все ее мысли заняты Ушастиком. Она везде и всюду после школы развешивала объявления, но никто так ни разу и не позвонил. Мама капала на мозги, что непременно выгонит ее на улицу вместе с этой «животиной», если до конца недели он не будет пристроен. Поскольку Ольга Андреевна уже не первый раз выставляла Алёнкиных найденышей, сомневаться в ее угрозах не приходилось, и Алёнка впадала в отчаяние. Она так привязалась к малышу, что уже не представляла себе жизни без него. Он был таким умненьким, ласковым и игривым, что Глазкова просто не понимала, как мама может оставаться к нему равнодушной, но тем не менее, сколько Алёнка не пыталась уговорить ее, та была непреклонна.

 Помощь пришла совершенно неожиданно и откуда не ждали. Спустившись по просьбе матери за квитанцией к почтовому ящику, Алёна с удивлением обнаруживает письмо от Бори.

«Дорогая Маша! Пишет тебе дорогой Боря (спасибо, что не Анатольевич, а то мне показалось, еще чуть-чуть и ты начнешь меня по батюшке величать))) 

Не, я, конечно, не против быть дорогим, Манюнь, но, блин, напрягаюсь слегка) Кажется, будто щас бахнешь что-то хреновое))»

 Алёнка хмыкает.

– Да, Борис Анатольевич, это вам не Юсиком быть, – тянет она с веселой усмешкой.

 Почему-то несмотря на то, что звоночек, по сути, тревожный и следовало бы пересмотреть форму обращения, Алёнка была довольна и определенно, ничего менять не собиралась. Как ни странно, ей нравилось, что хоть чуть-чуть, но Шувалов чувствует разницу. Однако, как оказалось, совсем не чуть- чуть.

 «Как ты, малышка? Как рука, голова? Точно все в порядке? А то у меня чувство, что ты не слабо так ее стряхнула. Ты ходила на фильм с Джимом Керри? И тебе правда понравилось? Я ничего не путаю? И «Джим – кривляющийся придурок, – Керри бесподобен», и это лучшая комедия, которую ты видела? Детка, это точно ты?)))»

– Вот блин! Кажется, мы облажались, ушастик, – цокает Алёнка языком и прикусывает губу от досады, но перечитав еще раз последний абзац, негодующе взрывается. – Нет, ну, это вообще уже ни в какие ворота! Джим Керри у нее, понимаешь ли, кривляющийся придурок. Что, блин?! Она вообще отъехавшая что ли?

 Ушастик фыркает, словно говоря: «а ты сомневаешься?», и возвращается к своей резиновой косточке. Аленка же, подскочив с кровати, продолжает возмущаться, расхаживая туда-сюда.