В приступе паники преследователь пытался сдёрнуть у себя что-то с пояса, всё ещё

стоя на коленях между двумя подростками. Подоспевший на помощь нанёс ещё два быстрых удара – холодное «тук! тук!» отчётливо прорезало воздух. Человек свалился лицом вниз, больше не крича.

Лежавший подросток судорожно поднялся.

– Ты чё наделал, Костик? – выдавил испуганно он. – Ты зачем его убил?

– Пошли, – ответил Костик, скинув с себя капюшон и обнажив почти наголо бритую голову. – Пошли. Живо!

Костик схватил опешившего товарища, рывком поднял его на ноги, и потащил прочь. Миша затаил дыхание, вжавшись в стену. Он много всего повидал, но такого ещё не видел. Так он простоял довольно долго, размышляя, что же делать дальше. Из оцепенения его вывела сирена, зазвучавшая где-то неподалёку. Темноту позднего вечера разрезала «мигалка», сверкающая чуть ли не на весь квартал.

Ноги Мишу понесли вперёд, он сам даже не понял, куда идёт. Он прижался к стене, как человек, идущий по карнизу, и медленно продвигался вперёд – к лежавшему полицейскому. Когда он подошёл ближе, то увидел, что голова пострадавшего вымазана чем-то тёмным, и это что-то тёмное стало образовывать небольшую лужу у его лба.

«Пистолет», – подумалось Мише, когда он увидел расстёгнутую кобуру. Вот что он пытался выхватить. Дубинка валялась рядом.

Не зная, что он делает, испытывая дичайший ужас, Михаил медленно наклонился над лежавшим человеком. Он был уверен, что тот сейчас рывком развернётся, уставившись бледным щетинистым лицом, залитым кровью, и схватит мертвецкой хваткой его за руку. И скажет «попался, сучёныш!».

Всё это настолько ярко и отчётливо представилось парню, что он замер. С невероятным усилием он выпрямил руку и вытащил пистолет из кобуры. Сначала он чуть его не выронил – руки стали скользкими и деревянными от пота и ужаса. Тяжёленький, не игрушечный.

Раньше он стрелял довольно хорошо. Хоть он и не был выдающимся спортсменом, но стрельбе он научился, и частенько ему снилось даже, как он стреляет по своим однокашникам… Ужас, чего только не привидится.

Что-то где-то упало. Резко и безжизненно.

Михаил тут же побежал прочь. Все обычно думают, что когда человек сильно напуган, то он замрёт на месте, но на самом деле его инстинкты тут же подскажут ему, как надо переставлять ноги и махать руками, чтобы побыстрее свалить. Как у косули, которую напугали гогочущие охотники.

«Беги, лес, беги», – подумал Миша.

Он бежал практически по абсолютной и безжизненной тьме, отчётливо слыша только лишь звук сирены. Он думал, что за ним несётся отряд «собровцев» в чёрных балаклавах, с чёрными пластиковыми щитами, изо всех сил пытающиеся удержать на месте рвущихся немецких овчарок, неотвратимо взявших след. Вот-вот они вцепятся в задницу ему.

Он перемахнул через какой-то ржавый забор и с размаху упал в лужу. Резко оглянулся и никого не увидел.

«Теперь я ещё и преступник», – подумал парень.

Зачем он это сделал, сказать он не мог. Он всё чаще делал что-то бесконтрольное, будто его кто заставлял это делать. Как там звали врача, сошедшего с ума на войне? Он ещё описывал, что с ним происходит. В голове крутилась лишь фамилия Блюмберг, но явно неправильная.

Кто-то нечленораздельно заорал в мегафон чуть ли не на соседней улице.

«Если они поймают их, то те сразу же скажут, что видели меня, – лихорадочно думал Миша. – Они так и скажут: это он размозжил башку монтировкой вашему коллеге. Нажмите, он всё расскажет».

Михаил задрожал всем телом, подскочил и побежал прочь. Мысли в голове метались мусором, поднятым в воздух ураганом. Он будет бежать, пока не упадёт. Теперь это его преступление. Не последнее.

Когда человек на взводе, он может наломать дров. Он кричит, матерится, ссорится, дерётся, крадёт оружие. Но нельзя забывать о том, что ломать – не строить. Когда ломаешь дрова, всегда летят щепки, это всем известно. Как то, что после пяти идёт шесть.

………..

.

Ждать да догонять. Гласит ещё одна старая поговорка. И поговорка эта весьма правдивая, в этом можно убедиться, если спросить женщину, которая не может забеременеть. Или человека, опоздавшего на поезд. Или человека, сидящего на приём к доктору.

Михаил слышал, как кто-то кашлял. Утробно и тяжело. Очередь вся гудела, но этот кашляющий выделялся, как пятно крови на снегу. Он кашлял и кашлял, разбрызгивая свои заразные слюни. Наверное, люди уже начинали сторониться него.

Михаил закрыл глаза, пытаясь избежать такого яркого света плафонов. Коридор тоже был белый, как и стены. Только пластиковые стулья были кричащего жёлтого цвета, расставленные вдоль стен. Люди громоздились чуть ли не друг у друга на головах.

Рядом сидел старик, скрючившись на одном из стульев. Он вполголоса рассказывал кому-то по телефону, что ему назначили уколы в простату, один укол – за десять тысяч. Иногда он хрипло хехекал, будто это было забавно.

Кабинет открывался и закрывался. Каждый раз выглядывала медсестра, вяло оглядывая собравшихся поверх своей медицинской маски. Она называла фамилии своим ленивым голосом и заходила обратно. Низкорослая, широкая.

– Бочкин, – сказала она пискляво. – Бочкин!

Старик засунул свой телефон и поднялся. Он неспешно прошаркал в кабинет. Медсестра смотрела на него крайне неодобрительно, будто он пинал её беременную мать по животу, а не был очередным больным.

«Здоровых нет, есть недообследованные» от создателей «то, что вы на свободе – не ваша заслуга, а наша недоработка».

Время тянулось медленно. Он ждал и ждал. В голове звучало заевшее интро из «Mein Herz Brennt». Монотонно и нервно.

«Я голос тьмы, что создан болью». Вроде есть там такая строчка.

Дверь снова медленно открылась, оттуда выходил Бочкин. В этот раз медсестра шедшая за стариком, посмотрела неодобрительно в спину старика и пробормотала: «им по девяносто лет, а они всё в больницу лезут».

В какой-то момент Михаилу захотелось свалить её и прыгать у неё на её тупой средне-специальной башке до тех пор, пока виски под подошвой его ботинок не превратятся в гречневую кашу.

– Новиков, – сказала она, глядя в упор на парня.

Тот кивнул и встал. Ярость наравне с головной болью всё чаще врывалась в его жизнь.

А потом он встретился с седеющим доктором, чьё лицо было крайне напряжено. Ему было где-то сорок шесть, но выглядел он на все сто. Он покашливал, облизывал губы и вертел в руках результаты анализов, неприятно скрипя пальцами.

– Дело плохо, – заявил он наконец. – Я не буду Вас обманывать, Михаил.

Потом парень плохо помнил, о чём говорил доктор. Из всего стало лишь понятно, что надо бороться, глядишь, подольше протянешь. Гулять больше, работать меньше, ну и принимать успокоительное напополам с обезболивающим… Почему-то его не посетило то самое отрицание, обычно посещающее всех. Наоборот, он вытянул лицо в полном понимании.

– Понятно, – сказал Михаил и взял рецепт на лекарство. Доктор ещё написал ему кучу направлений, но он их выкинул сразу же, как вышел из больницы. Он ничуть не испытывал облегчения, выйдя оттуда. Ноги понесли его прочь по тротуару, навстречу шла семья: блондинка в синем пальто; маленькая девочка-шатенка, улыбающаяся во весь рот, державшая в одной руке фиолетовые воздушные шарики, а в другой – руку своего отца; высокого брюнета в серой расстёгнутой куртке. Ещё ему попался смуглый дворник в оранжевой жилетке с надписью ЖУК-1, а потом группа смеющихся студентов, пестрящих белыми рубахами и чёрными юбками.

В такие моменты, наверное, понимаешь, как мало ты значишь, как мало ты успел. Даже если тебе шестьдесят восемь, и тебе выносят из подъезда, а ты косишься на всех этих живых и жизнерадостных людей. Мда, паршиво.

Кеннеди завещал всем ходить больше, ибо прогулки полезны для здоровья, а безымянные бодибилдеры предлагали воздерживаться от мастурбации. Йоги советовали есть овощи, а не мясо; зожники предлагали подтягиваться, а не курить. Да, теперь уж что.