– Уронят, – усмехнулся Леонид.

Он ошибся.

– Ну, ладно, Мотя, пошли в общежитие. Уже поздно, комендант будет лютовать. Мотя? Мотя, ты куда?

Матвей Семёнович увлечённо осматривал один надгробный камень, стоявший чуть поодаль от дороги. При свете заходящего солнца, он казался отлитым из серебра – светло-серый мрамор блестел и манил к себе.

– Леон, ты только посмотри на эту элегию, – и Матвей отодвинул сухие побеги плюща с надгробия.

«Плющева Елизавета N. «18ХХ-18ХХ»» Сложились крылья у нашего ангелочка, да взлетит твоя душенька в небеса».

– Душевно, – Леонид присоединился к другу. Он заметил два отверстия и овальный след на камне. – Здесь что-то было?

– Да, вот это. Лежало рядом в траве, – и Матвей протянул другу стальную пластину с литографией.

Лицо юной девушки, трагически скончавшейся в семнадцать лет, смотрело на них пустыми глазами.

– Хороша!

– Да, просто прелесть! Залюбуешься!

– Ладно, оставь её портрет, и пойдём. Уже и правда, пора, – и Леонид Дмитриевич направился к выходу с кладбища.

– Да, нам пора, – согласился с другом Матвей и положил портрет во внутренний карман сюртука.

***

Спустя две ночи, Лизонька Плющева явилась к нему. Матвей пожалел, что он спал в это время. Гимназистка сидела на его кровати, молча смотрела на юношу, а затем на свой портрет, прислонённый к подсвечнику на прикроватном столике.

Наутро, Матвей почувствовал лёгкий запах дождя и мокрого сена в своей комнате. Да, окно открыто, идёт дождь, а кучер задаёт корм лошадям на конюшне.

– Наваждение! Любопытно! – сказал Матвей Сергеевич сама себе, взглянув на прикроватный столик. Портрет, принесённый с кладбища, лежал вниз рисунком.

***

– Мотя, ты меня пугаешь.

– С чего бы это, Леон?

– Зачем ты ищешь в библиотеке книги о духах и привидениях?

– Мне интересно.

– Скажи сразу, вот что интересно мне – ты взял портрет с кладбища с собой?

Матвей промолчал.

– Да?

– Ну, ты же держишь у себя на столике портрет моей младшей сестры.

– Это совершенно другое! София живая! Она говорит и ходит, дышит и сердце её бьётся!

Матвей только отмахнулся от него.

– Леон, неужели тебе не интересно, до чего мы можем дойти? Чем всё это кончится? А что если я смогу призвать привидение Лизоньки? Её дух, а? Ты представляешь, а? Это интересно, это необъяснимо это забавно! Ты представляешь, какой шорох мы сможем навести в общежитии?

Леонид в ответ только покачал головой.

– Ты играешься с этим так, как будто это простая забава. Мёртвые не любят, когда их тревожат просто так!

– Это просто гимназистка, да и что плохого или страшного может сделать её дух? Походит по комнате? Не глупи, Леон. Крестьяне этой ерундой занимаются вовремя крещенских вечеров – и ничего! Что мне будет?

– Мёртвых надо уважать.

– И это говорит тот, кто спорил на то – уронят ли гроб с покойником с телеги или же нет!

– Это другое, – Леон развернулся и пошёл к себе в комнату. – Не делай глупостей. И я с тобой не пойду их делать – это уж точно!

Матвей Семёнович ничего не ответил. Сегодня ночью он пойдёт на кладбище вновь. Дух Лизоньки Плющевой встанет из могилы – он всё для этого сделает. На прикроватном столике, рядом с портретом гимназистки, лежали письма от младших сестёр. На песчаного цвета бумаге изящным почерком описывался народный обряд по призыву духа из могилы и заметки из настольной игры «Язык цветов». Золотой полуимпериал, полученный от батюшки на расходы, блестел рядом.

Сегодня ночью.

Матвей Семёнович улыбнулся – ещё никто из студентов не делал подобные проделки.

У него всё получится.

***

Над погостом пролетела сова, Матвей остановился и перевёл дыхание. Подул холодный ветер. Из могилы вновь раздался стон. Матвей чуть не закричал от восторга, как из сырой земли поднялась тонкая прозрачная рука и потянулась за золотой монетой на верхушке камня. Вторая рука, голова, длинные волосы, похожие на побеги плюща – да, да. Так же прекрасна, как и на портрете, как и в ту ночь, что она ему приснилась.

– Лизонька, иди сюда, – прошептал Матвей, протягивая ей букет примул. – Видишь, это первоцветы. Они говорят, что я не могу жить без тебя. Иди за мной, Лизонька. Идём вместе отсюда.

Ох, и напугает он коменданта, Леона, да и остальных в общежитии! Она пойдёт вслед за ним – её портрет и цветы для неё. Он всё принёс. Девушкам же нравится романтика? Им же нравятся цветы?

Лизонька обернулась.

Матвей, сам того не осознавая, молча опустился перед могилой гимназистки на колени – и ему стало стыдно.

Он понял, что Лизонька рассердилась.

***

Наутро Матвея Семёновича нашли лежащим на могиле гимназистки. Его онемевшие руки сжимали каменное надгробие, лицо полностью погрузилось во влажную землю могилы, в волосах шелестели сухие побеги плюща. Когда тело развернули, то на посиневшей шее увидели темные отпечатки тонких цепких пальцев – видимо, женских. Золотой полуимпериал и букет примул лежали у могилы, разбросанные Матвеем Семёновичем в предсмертной агонии. Портрет гимназистки Плющевой, почившей в семнадцать лет, блестел здесь же, в сорной траве. И, кажется, Лизонька, на нём улыбалась.

Из-под порога двери в библиотеку пахнет влагой и тленом. Видимо, окно было открыто всё это время. Сколько уже времени прошло с тех пор, как я в последний раз говорила с дедом? Это случилось три месяца назад, в середине июля. Да, и дождей тоже прошло немало, очень выдалась как никогда влажной.

Ключ, что мне пришёл по почте от дяди, подходит. Ха, если бы он не подошёл… Ну что же, я бы ничуть не удивилась, что проделала весь этот долгий путь к поместью зря. Дядюшка любит такие фокусы, он всегда проворачивал нечто подобное, а потом смеялся. В душе, конечно. Любит показывать, что он умнее меня и мамы, хоть и не старший в семье. А, да – он всегда находил с дедом общий язык, они много времени проводили вместе. От этого, мне казалось, что дед презирал маму – я нередко слышала в её адрес едкие слова на семейных встречах. Мать отшучивалась, я старалась молчать. Они вели себя с ней как мальчишки, ловко хранящие свой общий секрет – и не желающие, чтобы другие совали свой нос в их дело.

Странно, почему я это вспомнила? Неважно, вхожу в библиотеку.

О да – весь второй этаж пропах плесенью. Дед не закрыл окно – дядя был прав. Мутные капли дождя падают на размякший и покосившийся подоконник. Стекло целое, но потемнело и покрылось бесформенными разводами. Несмотря на то, что в доме уже давно не топили, а осенний ветер свистит из щелей, я не собираюсь закрывать окно.

Дядя оказался прав в письме – я смотрю в центр библиотеки, на большое вельветовое кресло. Дедушка всё это время был здесь – я вижу полы его любимого халата, приросшие мхом к половицам и руку на подлокотнике, покрытую трупными пятнами.

Проклятье, я хочу кофе.

***

Стараюсь не обращать внимания на кресло, я покрыла дедушку простынёй, найденной в старой спальне.

Как только приедет дядя, я попрошу его отвезти меня в ближайшую кофейню. Мне даже интересно, что он выскажет мне по этому поводу. Пошутит, что может заплатить за меня? Любит делать акцент на нашу разницу в доходах.

Запах тлена щекочет ноздри. Какая жалость – столько книг потеряно. Эта проклятая сырость. Как же я любила проводить здесь время, когда мы с матерью приезжали сюда, в загородную дедушкину резиденцию. Библиотека была моим другом, как и бабушка – и когда её не стало пару лет назад, всё испортилось окончательно. Она сглаживала все острые углы в нашей семье, как оказалось, не такой уж и дружной. Смелая и гордая, любящая и заботливая, она всем тут заправляла – и мы с двоюродным братом её чуть ли не боготворили. При ней дядя не решался бить Элиаса, мне всегда было жаль моего двоюродного брата.

Я вот думаю – а любит ли его вообще дядя?

Когда бабушка показывала нам старые семейные альбомы – особенно их с дедушкой! – мы втроём садились на диван, в самой глубине семейной библиотеки. Переворачивая скрипучие картонные страницы, она рассказывала нам о прошлом нашей семьи, о путешествиях. Особенно любила она историю об их с дедушкой встрече со старым человеком, именующим себя колдуном. Именно он подарил им этот альбом – и рассказал дедушке какую-то тайну, связанную с ним. Меня всегда удивляло, почему в альбоме так мало фотографий, да и приклеены они на странных местах. Бабушка на эти расспросы говорила, что так куда веселее, чем расставлять воспоминания о прошлом в чинном порядке. Дед на это только отмалчивался. Глядя на фотографии, я не могла не заметить, что я и Элиас – точные копии бабушки и деда в молодости.