«Мне здесь не нравится…»

Джереми сказал, что поцелует меня, если я прокачусь на лифте. Я боюсь их как огня, но ради него смогу вытерпеть.

«Главное не застрять!»

Бонни и Джереми включают электричество от запасного блока – лифт снова заработал. Девочки смеются надо мной, заталкивают меня в лифт, я не успеваю выйти.

«Он едет, он застрял!»

Мальчики отключили электричество и снова включили.

«Я не могу выбраться, не могу!»

Лифт ездит с этажа на этаж, я в ужасе нажимаю кнопки. Слышу, как остальные смеются, они меня здесь оставят?

«Они меня не выпустят, я умру здесь…»

Глухой удар раздаётся по всей шахте. Кабина опускается на первый этаж, открывается дверь, я уже мертва. Они закрывают лифт снова, молча уходят и говорят всем, что я упала с обрыва и утонула в море…

Но Бетти осталась в отеле, застряла в лифте и всё ещё ждёт, что кто-то придёт ей на помощь и откроет двери. Поэтому каждую ночь она зовёт, а теперь она зовёт куда громче – потому что в отель наконец-то пришли люди.

***

«Меня кто-нибудь слышит?»

– Что за чертовщина? – бригадир с непониманием и неподдельным ужасом смотрит на крутящийся пустой вал.

Я хватаюсь за голову и вскакиваю на ноги. Мне кажется, что подо мной сейчас провалится пол.

«Я здесь, в лифте, помогите мне!»

Замолчи, тебе надо замолчать!

Я думаю, думаю, как нам остановить эту проклятую кабину! Может, разбить её инструментами или взорвать? Нет, рабочие пострадают.

«Откройте дверь, пожалуйста! Помогите мне!»

Оборачиваюсь. Кусок бетона выглядит тяжёлым.

– Скинуть, – бригадир услышал мой голос – и сразу всё понял.

Топот на лестнице – все остальные рабочие бегут наверх, хватают этот кусок бетона. Тот крошится по углам, как они волокут его к шахте. Люк скрипит и открывается.

«Я на третьем этаже. Я разобьюсь, если трос сейчас оборвётся!»

Кусок бетонного блока бьётся о стенки шахты и падает на крышу лифта. Кабина, завизжав, с грохотом падает вниз, поднимая едкое облако мелкой пыли. Тишина, он больше никуда не поедет. Кажется, все кричат от радости – а я даже пошевелиться не могу.

Лифт упал в шахту.

– Я всегда знала, что лифт рано или поздно упадёт, я всем говорила, а они меня не слушали, – слова вырываются из меня.

Кажется, я сейчас заплачу.

– Пошли вниз, хозяйка, посмотрим, что там, в конце – концов, – бригадир подаёт мне руку.

Второй он держится за нательный крест, хотя, мне, наверное, кажется.

***

Лом врезался между двух ржавых створок старого лифта, показался зазор. Двери упрямились, не хотели открывать то, что скрыто за ними, крики стихли полностью. Через полминуты ржавая створка отъехала в сторону.

– О Боже, – бригадир замер на пороге кабины.

Я выглянула из-за его плеча – и тоже потеряла дар речи.

Я поняла, что увидела заключительную сцену из моего беспокойного сна. В ржавой, но прочной кабине, на истлевшем в клочья ковре, откинувшись в угол, лежал скелет в тусклом желтом платье. Мода двадцатых годов, или примерно так. На лбу черепа виднелась глубокая вмятина, с одной стороны обрывающаяся неровной сквозной трещиной. Решётки внутри покрыты царапинами, занавески – дырами, на одном из боков лифта виднелся след от удара.

Я знала, что тут произошло. Сон опять стучится из задворок сознания. Над её криками смеялись, застрявшая Бетти страдала клаустрофобией. Железная подвешенная клетка не отпустила её – и после смерти тоже.

– Я здесь умру, – это и были её последние слова, сказанные перед тем, как она разбила себе голову о кабину лифта.

– Что вы сказали, мисс Леона? – спросил меня бригадир.

Я поняла, что сказала вслух эту обречённую фразу. Наверное, Бетти была красивой при жизни, если одевалась вот так, богатая студентка, наследница была, а может и нет, а эта чёртова клетка убила её, заперла, зажевала, закрыла, и никто не пришёл, она совсем одна. А тех, кто её убил, никто не наказал – или наказал?

– Господи, хозяйка, да что с вами? Выйдите! Макс, выведи её!

Один из рабочих подхватил меня под руки тёплыми, живыми ладонями, вывел на улицу, прочь от железного гроба с непогребённым телом. Хороший этот парень Макс, да и остальные тоже. Выпишу им премию – главное не забыть.

– Вам как, воды, может? – спросил он у меня дрожащим голосом.

– Нет, нет, нет, – бормочу в ответ я. – Нет, нет, нет, спасибо.

Одноэтажные дома, или площадка для кемпинга, да! Да, именно так, но никаких лифтов! Никаких лифтов! Никаких! Пусть этот отель и те, кто сделал это с несчастной девушкой, отправятся к Дьяволу!

– Ломайте отель! Ломайте его! – закричала я из последних сил.

Матвей Семёнович дрожащими пальцами положил золотой полуимпериал на надгробный камень. Ему показалось, что из-под земли раздался стон.

– Ах, – ответили губы студента. – Сейчас, сейчас.

И он начал обходить могилу, чуть покачиваясь и подпрыгивая в такт тихому свисту ветра.

– Нельзя просто ходить. Надо танцевать, – прошептал Матвей сам себе.

Ноги от напряжения казались ватными и еле гнулись.

«Как будто я заново учусь ходить!» – пронеслось в него в голове.

Что-то защекотало лодыжку. Неужели сработало?

Матвей разочарованно отдёрнул ногу от прутика соломы, и продолжил неспешный танец вокруг могилы.

Откуда здесь взялась солома? Как так вышло? А, наверняка, упала с телеги гробовщика. Да, видны следы от колёс! От дороги ветром принесло упавшую с воза соломинку. Не отвлекаться! Нельзя забывать считать круги, а не то…

И Матвей продолжил танец вокруг могильного камня юной гимназистки Лизоньки Плющевой, что умерла двадцать три года назад.

***

– Ах, Мотенька, Мотенька! Что тебе досталось? – увлечённо спросила Софья.

– Да, да! Мотя, скажи! – поддержала сестру Настенька.

Щебет младших сестёр раздражал Матвея Семёновича. Эти барышни с их глупыми играми и мечты о прекрасной и вечной любви с безбедным, молодым, верным и прекрасным аристократом.

Ну да. Неудивительно, что батюшка сомневается в том, сможет ли Софья найти себе жениха и отправлять ли Настю в гимназию. Ох, ничего, скоро он вернётся в институт – и вновь продолжится весёлая студенческая жизнь.

– Завидую Виктору – он уже сам преподаёт, – проворчал Матвей, вспоминая старшего брата.

– Мотенька! Мотенька! – не унимались младшие сёстры.

«Я понимаю! Именно тогда она подала мне знак! Это было не случайно!»

Матвей вздохнул и бросил карту на кружевную скатерть чайного столика. Девочки приподнялись со стульев, чтобы как следует разглядеть карточку.

– Что там? Что там? – верещала младшенькая Настя.

– Смотри! Это Плющ! У братика – Плющ!

– Так, посмотрим, что же означает «Плющ» на языке цветов! О! «Привязанность»!

– Привязанность?

– «Привязанность»! – кивнула София. – Хо-хо! Мотенька, это означает, что скоро ты встретишь человека, что станет для тебя… Мотя! Мотя, ты куда?

Матвей отодвинул стул и, не оборачиваясь, вышел из гостиной. Ох, ничего, спустя два дня он вернётся в общежитие из родительского дома. Надо продержаться только два дня!

– Я так умру, – просипел он. – Я так не смогу.

***

– Говорю тебе, Леонид, я был уверен, что или сразу сойду с ума дома, или умру от скуки!

– Не переживай, Мотя, ты вновь на воле, – Леонид Дмитриевич хлопнул своего друга по плечу и они продолжили прогулку.

Могильные камни проплывали слева и справа двух молодых студентов. Все из их «альма—матер» любили это место. Преподаватели и коменданты сюда не ходили – и можно было бедокурить и пить вино сколько душе влезет.

– Ах, что за таинство хранится здесь? – то ли пропел, то ли пробормотал Леонид, подняв голову и следя за стаей грачей, поднявшихся с крыши колокольни. Кладбищенская дорога отсырела после дождя, в скользкой грязи остались следы от колёс телеги. Мелкие соломинки торчали из земли. Сама телега с гробом, сопровождаемая воющей и плачущей толпой, приблизилась к воротам церкви. Два студента с интересом наблюдали за тем, как мужики пытаются поднять дубовый гроб с телеги.