Он захватил Нуалу и изнасиловал сразу после того, как убил всю ее семью. В том же зале ждали казни ее Вечные, связанные и неспособные спасти свою королеву. Годвин отволок ее в свой замок как трофей, и Нуала стала его женой, вымолив таким образом милости для оставшихся в живых. Годвин нарушил клятву. Сразу после мрачной, как поминки, свадьбы вместо брачной ночи он убил ее Вечных.
Говорят, в тот же день Нуала Ни Конхобар, королева Тары, пыталась умереть, выйдя под солнечные лучи на самую высокую башню его замка. Годвин не позволил ей и этого. Он запер ее в той башне и каждую ночь приходил к ней, чтобы насиловать, надеясь с помощью законного сына закрепиться на землях, не принимавших его. Не раз Годвин усмирял бунты людей, которые помнили Нуалу и ее семью.
И все же Нуала смогла сбежать. Она вернулась в отчие земли и скрывалась так долго, как только могла. Годвин, увлеченный новыми завоеваниями, отступил, пока не вскрылась правда. Нуала родила сына. А сын был ему нужен. Он ворвался в замок, где скрывалась непокорная жена, и выхватил Гвинна из рук матери. Страшное безжалостное лицо отца и кричащая, простирающая к нему руки мать снились ему в кошмарах даже спустя многие века. Годвин совершил лишь одну ошибку – не убил Нуалу в ту же ночь, когда отнял ее ребенка.
Так началась новая война на зеленых холмах, где Нуала собрала под свои знамена Истинных, Вечных и людей. Им не суждено было победить эрла Годвина, и, Гвинн был уверен, они об этом знали.
Гвинн лишь однажды видел мать с тех пор, как их разлучили, когда каким-то невероятным способом она пробралась к нему в спальню. Сколько лет назад это было? Он не помнил. Он был совсем крохой.
– Мой мальчик, – произнесла она, и ее глаза, такого же цвета, как у него, стали темнее. – Помни меня, мой сын. Я буду сражаться за тебя, за твое будущее, свободное от эрла и его бесконечной войны. Я люблю тебя, Гвинн. Помни меня.
– Я хочу с тобой, я тоже буду сражаться, – сказал он, но мать уже ушла, оставив после себя лишь горький запах полыни.
Вспомнив, как она проводила рукой по его волосам и целовала в щеку, Гвинн не сдержался и сжал кулаки, запрещая себе проявлять эмоции, запрещая себе вообще думать о ней. Нуалы Ни Конхобар, его матери, больше нет. Она подняла восстание против короля, его отца, главы клана и своего мужа, и проиграла. Удел всех мятежников – смерть. Она была слаба и знала это! Она была обречена в тот момент, когда Годвин пришел на их земли, ей следовало смириться и склониться перед его силой и властью! И ему, Гвинну, не пристало сожалеть о мятежнице, сошедшей с ума и предавшей их. Наказание было по вине. Он должен помнить об этом! Так говорил отец. А еще, что это произойдет с каждым, кто восстанет против эрла Годвина.
Гвинн чуть наклонился, уже собираясь встать, но увидел, как что-то блеснуло в пепле. Он чуть не забыл!
– Что там? – Отец крепко взял его за плечо и развернул к себе. Эрл с легкостью разжал детскую руку. Кольцо с фиолетовым камнем цвета глаз потомков Туатта Де Дананн – символ и талисман клана матери – сверкнуло и снова упало в пепел. Годвин фыркнул. – Оставь себе как лишнее напоминание о том, что делают с предателями, и не распускай сопли, Гвинн, ты королевской крови, помни!
Он помнил. Не мог бы забыть, даже если бы захотел.
– Гвинн, я взял тебя в поход против твоей матери специально, чтобы ты понял, что значит быть Истинным королевского рода. Скоро ты вступишь в пору возмужания, и сила твоей крови проявится. Я надеюсь, что ты станешь достойным сыном своего отца. Ты – мой наследник, тебе предстоит править миром вместе со мной, и ты должен быть жестким, иначе тебя ждет удел клана матери. Мир – это шахматная доска, и ты должен научиться передвигать фигуры и не предполагать, но знать, что из этого выйдет. Ты должен научиться видеть, что и как всех связывает: Истинных с их пешками и друг с другом. Если ты не унаследовал это от моего рода, то наблюдай за мной и учись! Тебе достался дар от твоей матери – никчемная красота и знахарство. Ты хочешь помогать людям? Глупости. Они плодятся как кролики, твоя задача – подчинить их себе. Иначе они сожрут тебя. Выбей из головы глупые забавы. Мой род помнит себя от великого Энея, римляне покорили мир, а Ллуг был всего лишь бездельником, у которого на уме были только любовные похождения да проделки и обман. Я вижу это и в тебе и выбью, как выбил слабость и слезы. Мы завоевываем и подчиняем земли. Ты – моя плоть и кровь, и твое будущее – стоять во главе армий, которые, согласно моей воле, покорят все кланы. Любовь делает людей и Вечных слабыми. Они начинают думать о настоящем, а надо смотреть вперед. Война меняет мир. Война порождает героев в их блеске и славе. Война уничтожает слабых. Империи сильны под мощной рукой правителя. Одного правителя. Учись стравливать кланы, учись подчинять их. Я соберу под своей властью всех Истинных, Вечных и Вечных их Вечных, они преклонят колено предо мной как пред сюзереном, и ты будешь рядом или будешь пеплом. Даже то, что ты мой сын, не спасет тебя, если ты восстанешь. Ты меня понял?
– Да, мой король, – проговорил Гвинн, склонив голову.
Отец развернулся и ушел. Гвинн сжал трясущиеся руки так, что вновь подобранное кольцо врезалось в кожу. Боль неожиданно привела его в чувство и успокоила.
По дороге в замок отца Гвинн все время молчал и лишь иногда дотрагивался до кольца матери, висевшего на цепочке у самого сердца. Въехав во двор, он спешился и повел лошадь к конюхам. Войско расходилось по казармам и огромной крепости, размером с небольшой город, в котором жили люди отца, его приближенные и Вечные его клана. Кто-то был инициирован им лично, кто-то приходил сам, кого-то приводили его Вечные. Теперь эрл стал еще сильнее, он укрепил свои позиции, уничтожив полностью клан его матери и всех, кто поддерживал ее, захватив себе их земли и земли их вассалов. К нему устремится еще больше людей, новые Дома поклянутся в верности, испуганные тем, что случилось, а их Вечные станут в ряды армии Годвина. Гвинн понимал, что так и должно быть, ведь так было всегда: сильнейший из кланов Истинных жестокостью подчинял себе остальные, и уже многие столетия самым могущественным был Годвин.
– Но это же неправильно, неправильно, – прошептал Гвинн, снова зажав в руке кольцо, вспоминая улыбку матери, теплые чувства любви и силы, которые она давала ему, когда его одолевали горести и печали. На его плечо опустилась рука. – Эгиль, – сказал мальчик и, развернувшись, уткнулся ему головой в живот.
– Ты забрал кольцо, как она просила тебя? – тихо спросил Эгиль, подхватив Гвинна на руки. Мальчик кивнул. Вечный крепко прижал к себе принца и понес в его комнаты. Он гладил его по голове шершавой рукой, пока мальчик не забылся тяжким сном. По щекам Эгиля текли слезы – те, которые Гвинн так и не смог пролить.
– Нуала, обещаю, я позабочусь о твоем сыне, – прошептал он. – Я сделаю для него то, что не смог для тебя – всегда буду рядом с ним.
Эгиль начал напевать колыбельную, которую так любила королева, и Гвинн сквозь сон улыбнулся. Вечный вдохнул запах полыни. «В нем нет ничего от отца, – подумал он облегченно. – Я клянусь, Нуала, что сделаю все возможное, чтобы он не стал на него похож».
Гвинн вздохнул, когда Эгиль вышел за дверь. Мальчику снилась мать. Она пела, ее золотые волосы развевал ветер, и он – почти младенец – смеялся.
– Запомни эту ночь, придет время, и нужно будет вернуться сюда мысленно. Меня уже не будет, мой сын. – Мать обхватила руками его смеющееся лицо. – Помни слова колыбельной, которую я пела тебе, и когда-нибудь ты поймешь. – Внезапно мать стала покрываться ожогами. – Копье Ллуга. Храни его, сын. Ты последний из рода, выживи любым способом. Слышишь? Выживи! – шепчут черные губы, и в ладонь опускается что-то тяжелое.
Гвинн резко открыл глаза и, пробормотав спросонья последние слова колыбельной, вскочил и кинулся к стене. Его детский тайник за пятым камнем от двери хранил главные ценности маленького Истинного: кусочек платья матери, камень, который он нашел в море, маленькую книжицу с невероятными картинками, на которых были изображены смешные зайцы-рыцари и улитки-монахи. Он знал, должно быть что-то еще… Гвинн чуть выдохнул, когда его пальцы нащупали резную шкатулку. Он осторожно открыл ее – на ложе из бархата лежала бутылочка из прозрачного камня с гравировкой копья. Внутри шла тяжелой зыбью черная кровь. Потревоженная им, она словно стремилась вырваться и коснуться Гвинна. «Одна капля при первом причастии кровью, одна капля изменит тебя, одна капля приблизит тебя к твоей сути», – вспомнил Гвинн слова старой колыбельной. Он улыбнулся и спрятал шкатулку обратно. Мальчик оделся и поднялся на самую высокую башню. Где-то там, далеко на севере, он знал, стоит разрушенный почерневший от огня и дыма донжон, словно простирая в небо каменные руки в молитве, где-то там развеян пепел его мятежной матери.
