Но в конце концов, я не выдержала. Мне стало жаль сестру. В одно утро я сказалась дома, что буду весь день помогать тетке-пастушке следить за стадом, а сама побежала в Агеево.

Да, их любовь была невозможна. Да, у этих сильных чувств не было будущего. Но я была ребенком, и я не знала, что мне делать с сестрой, страдающей и сохнущей от сердечной тоски.

Григорий рисовал на крутом склоне холма, с которого открывался прекрасный вид на лес, поднимающийся к небу разноцветными рядам. У нас поистине прекрасная природа, дарующая жизнь и оберегающая от бед. Ее надо видеть, чувствовать, ей надо жить, в неё надо верить.

Григорий как будто видел и понимал ее силу, а еще он совсем не боялся духов, управляющих нашими лесами и всем миром. Для меня и Всемилы он был настоящим бунтарем, опровергающим истину нашей веры.

Когда Григорий увидел меня, лицо его сделалось печальным. Ветер трепал рыжие кудри. Я рассказала ему о Всемиле и замолчала, боясь поднять глаза, чувствуя, что сердце сейчас выскочит от волнения из моей груди.

Он стал бледен, серьезен, даже угрюм. Теребил в руках светлую тряпицу, сидя на складном стульчике перед деревянной доской. Я исподлобья посмотрела на испачканную краской доску: на ней был прикреплен листок, а на листке была Всемила.

Я подняла голову и открыла рот, испугавшись. Никогда раньше я представить себе не могла, что можно вот так нарисовать человека, что он живым взглядом взглянет на тебя с листа бумаги. Я в изумлении провела пальцем по рисунку.

В тот момент я поняла, почему Всемила полюбила его. В нем была жизнь – чувственная, горячая, трепетная. У него был особенная сила, которая, как я потом узнала, называется талантом. Тот, кто наделен талантом, может очаровывать им других людей. Талант – это тот же самый магический дар. Этим даром Григорий и покорил Всемилу.

– Я пытался попасть в Общину, несколько раз подходил очень близко, но собаки меня не пустили. Хоть бы один раз издали взглянуть на нее… Я очень скучаю по ней, Всемира.

Мы стояли друг напротив друга некоторое время. А потом он подошел ко мне, взял мои холодные руки в свои теплые ладони и взволнованно сказал:

– Передай ей, что если она захочет уехать со мной отсюда навсегда, ослушаться своих родных, отречься от своих духов… Если она сама захочет покинуть свой лес, то я буду самым счастливым мужчиной на свете. Я возьму ее с собой. Так и передай ей. Я буду ждать Всемилу через два дня на рассвете на этом же самом месте.

– А ты…. Ты не змей? – робко спросила я.

– Что? – переспросил он, а потом грустно рассмеялся и отвернулся к своей картине.

Все слова Григория я передала Всемиле. Она сидела, не шевелясь, а потом соскочила с лавки и затанцевала вокруг меня, улыбаясь от счастья. Оба дня она тайно собиралась в дорогу, складывая в небольшую котомку белье и платья.

Сестра была такая счастливая, что я тоже волей-неволей начинала улыбаться, глядя на нее. Но несмотря на это, я обе ночи не могла спать и перед моими глазами рисовались страшные картины того, что может случиться с сестрой и со всеми нами, когда обо всем узнает отец, и когда духи разгневаются.

И я не выдержала… Испугалась потерять ее навсегда. Я побежала перед рассветом к дому Мирослава и рассказала ему все. Побег Всемилы не удался. Она даже не успела пересечь ближайший перелесок.

Я снова стала всему свидетельницей: видела, как Мирослав схватил ее за талию, как сестра вырывалась, кусалась и царапалась. Поднялся сильный ветер, как будто сама природа защищала свою блудную дочь. Мирослав наотмашь ударил Всемилу по лицу своим огромным кулаком, видимо, чтобы успокоить ее. Или чтобы проучить?

Я вздрогнула, задрожала, как осиновый лист, видя, как сестра обмякла, осела в его руках. Я видела, как после он долго целовал ее лицо, шептал что-то на ухо, а потом посадил перед собой на лошадь и повез к дому. Мне было очень страшно, ведь я взяла и в один миг разрушила чужую жизнь.

Сначала я бросилась на землю и отчаянно зарыдала. Всемила возненавидит меня, когда узнает… Но это было не главное. Главным было то, что я сделала свою сестру несчастной.

Потом я подумала о Григории и со всех ног побежала в Агеево. Опустив заплаканные глаза в землю, словно рассматривая свой мокрый от росы сарафан и босые ноги, я прошептала ему, что Всемила не придет. Он тоже опустил голову, а потом отвернулся. Я думала, что он плачет, но он достал из-за пазухи свернутый листок бумаги и протянул мне. Глаза его были серьезными и сухими:

– Сохрани это. Там написан мой адрес.

– Зачем? —удивленно спросила я.

– Вдруг пригодится, все в жизни когда-нибудь пригождается, Всемира, – сказал он, отвернулся и пошел прочь быстрым шагом, держа в одной руке небольшой чемодан, а в другой – толстую папку со своими рисунками.

Днем к нам пришел отец Мирослава, и за обедом была назначена дата свадьбы. Всемила сидела за столом с каменным лицом. На все вопросы отца она отвечала сбивчиво и рассеянно.

– Захворала, наверное, – ласково сказал отец и погладил Всемилу по голове, – Иди, дочка, поспи, если нездоровится. И не бери на себя впредь много работы. Сестра уже большая, ее заставляй помогать. Невеста должна быть здоровой.

С того дня Всемилу начали готовить к будущей семейной жизни, собирать приданое. В этом ей помогала знахарка Ждана. Всемила была ко всему равнодушна, лишь иногда ходила из угла в угол, словно сама не своя, ни с кем не разговаривала. На меня она совсем перестала обращать внимание, но однажды ночью, я не выдержала и сказала ей, сидящей у окна:

– Тебе некуда деваться. Скоро ты станешь женой Мирослава и забудешь о Григории. Не плачь, Всемила, дорогая сестра. Пожалуйста, не плачь.

Она повернулась ко мне, бледная, измученная, с лицом, залитым слезами.

– Откуда Мирослав все узнал? Это ты? Ты сказала ему?

– Я испугалась. Гнев духов все равно настиг бы тебя, – сказала я, не поднимая на нее глаз.

– Григорий говорил, что не существует никакого гнева духов, все это выдумки. Есть только люди, жизнь и любовь, – вздохнула Всемила.

– Ты знаешь, что это не правда. Потому что сама умеешь говорить с духами, – сказала я сквозь слезы, мне очень хотелось, чтобы все у нас стало так, как раньше, до появления Григория.

Всемила помолчала, а потом добавила, внимательно посмотрев на меня:

– Мирослав сказал, что убьет меня, если выяснится, что я не чиста… Я жду не свадьбы, Всемира, а своей смерти.

– Может быть, попросить о помощи Ждану? Она все умеете делать. Напоит его так, что он ничего и не заметит.

И тут сестра резко поднялась с лавки, вцепилась мне в плечи и прошептала с отчаянием в голосе:

– Как же ты не понимаешь, Всемира. Не будет так, как должно быть. Я понесла от Григория. До свадьбы еще далеко, а у меня уже скоро живот будет заметен…

От удивления и страха я не могла вымолвить ни слова. Всемила носит ребенка от чужака! Чем это может обернуться для нашей семьи – сложно представить. В лучшем случае отец прогонит нас обеих из Общины, и нам придется скитаться по лесам.

Я задрожала от страха. А сестра отвернулась. Глядя в темное окно, она произнесла, еле слышно:

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, Всемира. Не волнуйся, я не допущу, чтобы ты пострадала из-за меня.

Все три месяца, которые оставались до свадьбы, Всемила учила меня обрядам и языку духов. Мы общались, как будто бы ничего и не произошло минувшим летом. Что самое удивительное – она словно и не злилась на меня вовсе за то, что я сделала.

Я молчала и старалась не думать о том, что знала. По-детски верила, что, если не говорить об этом, то все пройдет само собой, исчезнет.

Однажды я спросила ее:

– Зачем ты меня учишь, Всемила? Ведь Пророчицей Общины станешь ты.

– Чтобы ты могла заменить меня. В тебе столько же силы, сколько и во мне, сестра, а, может быть, и больше, – ответила Всемила, немного поколебавшись, и в мою душу снова закрались нехорошие предчувствия, и не зря…

Вскоре Всемила исчезла. Отправилась с утра в лес и не вернулась. Ее искали всей Общиной чуть ли не месяц. Но не нашли ни ее саму, ни ее следы. Она словно сквозь землю провалилась.