Прочитав, Сэм помолчал, глядя в камеру.

– Вот же ты самодовольный. Думаешь, это что-то личное? Ты для меня просто средство.

Это покажется очень личным для 149 невинных душ на борту, которых ты хочешь убить.

– Ну естественно. Билл, смерть всегда кажется чем-то личным. Даже охренительно личным. Но знаешь, что самое безумное в смерти? Что в ней нет ничего личного. Мы все умрем. От этого никуда не денешься. Это самое справедливое, что только есть на свете. И стар, и млад, и тот, кто заслуживает смерти, и тот, кто нет. Но при чем тут вообще это? Умирают же не только плохие люди, смерти-то насрать. – Сэм покачал головой, бормоча себе под нос: – Охренеть можно, «невинные души»…

Он перевел глаза на Скотта.

– Посмотри на сына, Билл.

Билл отказывался. Шли секунды.

Сэм грохнул кулаками по столу. Кэрри со всхлипом прижала к себе Элизу.

– Посмотри на своего сына.

Скотт молча глядел прямо в камеру. По его щекам бежали слезы, сжатые кулачки побелели. Он старался, он так старался быть смелым. Несгибаемость будущего мужчины на дрожащих ножках мальчика. Через камеру друг на друга смотрели отец и сын, мужчина и будущий мужчина.

– Капитан Хоффман, – тихо проговорил Сэм. – Твой сын – хороший? Он этого заслуживает? – Он грустно покачал головой. – Ты так говоришь о невинности, будто это на что-то влияет. Но все мы – средства на пути к чьей-то цели.

Сэм откинулся на спинку стула, скрестил руки на жилете со взрывчаткой.

– Выбор за тобой. Я свой уже сделал.

Билл услышал, как в салоне кто-то закрывает дверь в туалет. Вспомнил о Джо и остальном экипаже, выполняющем свою работу. Вспомнил о пассажирах, которые просто хотели долететь куда им надо. Представил себе людей в Вашингтоне – сенаторы и члены Конгресса обсуждают законы, секретари приносят им документы. Охранники улыбаются школьникам, приехавшим на экскурсию. Семьи читают подписи к статуям и картинам. Обычные люди, живущие мирной жизнью. Он подумал о своей дочери Элизе, которая еще не сделала и первых шагов. О сыне Скотте, который просто хотел играть.

И впервые позволил себе по-настоящему посмотреть на Кэрри.

– Ты же вроде как ненавидишь кошек, – сказала Кэрри.

– Ненавижу, – ответил Билл.

Кэрри улыбнулась, наблюдая за тем, как он гладит ее мурчащего кота Ригли. Взяла палочками тайскую лапшу, протянула ему, Билл наклонился к ней через весь диван, выронив кусочек курицы на ее голые ноги, закинутые ему на колени. По экрану телевизора прошел черно-белый Хамфри Богарт, и Билл сунул курицу в рот.

У входной двери в другом конце квартиры, на полу рядом с его закрытым чемоданом, лежал его бейдж. У стены – ворох черной одежды: туфли, носки, брюки, ремень, поверх всего – красные кружевные трусики. Под его формой на полу валялись непроверенные сочинения, а ее красная ручка на кухонном столе дожидалась завтрашнего утра – когда он уйдет. Вдалеке за окном как будто одобрительно подмигивала высотка Сирс-тауэр. Билл брал все рейсы в аэропорт О’Хары, какие только давали. Чикаго стал его любимой остановкой.

– Ты веришь в любовь с первого взгляда? – спросила Кэрри, не отрываясь от фильма.

– Да.

Он ответил не задумываясь, и она в ответ покраснела. Одри Хепберн попивала эспрессо, рассуждая о парижском дожде.

– Да? – сказала Кэрри и сунула в рот еще один кусочек курицы. – Почему?

Он недоумевающе повернулся к ней.

– Ну вот ты.

Она замерла, сглотнула кусочек.

– Да?

– Когда я впервые увидел тебя на барбекю. Когда ты только вошла во двор. Да.

– Что – да? – спросила она. Тему любви они еще не обсуждали.

– Да – я знал, что хочу с тобой переспать.

Она ущипнула его за руку.

– Да нет. – Билл развернулся к ней на диване всем телом. Богарт и Хепберн ехали бок о бок в машине. – В смысле, да, но…

Кэрри подняла бровь.

– Слушай, в первый раз, когда я тебя увидел, я сразу понял, что хочу тебя. Но я тебя не просто хотел. Я должен был тебя получить. Это что-то… животное.

– Закапывайся-закапывайся.

– Ну ладно, – сказал он и вздохнул. – У людей есть только одна программа, да? Выживание. Это наша главная цель. И на уровне подсознания и инстинктов нас влечет то, что лучше всего поможет выживанию. Правильно? Так вот я хочу сказать, что, когда впервые тебя увидел, мой организм на клеточном уровне завопил: «ДА». Вуаля. Любовь с первого взгляда. Я же не говорю, что просто хотел перепихнуться. Я говорю… – Он посмотрел на экран, пытаясь понять, как перевести мысли в слова. – Блин, Кэрри. Я тут глажу кота. И беру даже самые хреновые рейсы через Чикаго. И подумываю сюда переехать, если попросишь. Но самое странное – я всего это хочу.

Кэрри, стоит мне выйти за эту дверь, как я уже по тебе скучаю. Я лечу как можно скорее, чтобы добраться до отеля и позвонить тебе. Компания наверняка уже заметила, сколько топлива я ради тебя жгу. Я люблю крошечную точечку у тебя в левом глазу. Люблю, когда ты говоришь, что у тебя зависимость от арахисового масла. Люблю – и один бог знает почему, – что ты веришь, будто это Базз Олдрин должен был первым высадиться на Луну, но Нил Армстронг задвинул его в последнюю секунду. А то, как ты потеешь, когда нервничаешь, но не когда возбуждаешься? Просто обожаю. Это так странно. Но я это обожаю.

Она рассмеялась, уронив одинокую слезинку. Он утер ее и облизнул палец.

– Все это уже знал мой организм. Ты нужна мне, Кэрри. Так что да. Я верю в любовь с первого взгляда.

Ее подбородок дрожал, пока она отчаянно пыталась держать себя в руках.

– Я сплю на твоей подушке, – сказала она со смешком, вытирая глаза. – Когда ты улетаешь, на следующую ночь. Я сплю на твоей подушке. Она слишком мягкая, у меня потом шея болит. Но зато от нее пахнет тобой.

Он забрал у Кэрри из рук тарелку и поставил на журнальный столик. Лег рядом, обхватил за талию, вдохнул запах ее кокосового шампуня. Так они и лежали молча – он в боксерах, она в толстовке, – пока за спиной шло кино.

– Билл?

– Хм-м?

– Ты же вроде как ненавидишь обниматься.

Кэрри смотрела на Билла через камеру. По ее щеке сбежала единственная слезинка, попала на кляп.

Ты не убьешь мою семью. А я не разобью самолет.

Он нажал «отправить» и наполовину опустил экран ноутбука.

– Ладно, – сказал Билл второму пилоту, – я тоже выйду. Не против, если я первый?

– Милости прошу, старость надо уважать, – сказал Бен, когда Билл нажал на кнопку и по ту сторону двери прозвучал приглушенный сигнал.

– Опередили меня, – раздался в динамиках голос Джо. – Я уже сама собиралась позвонить. Перерыв?

– Так точно, мэм, – ответил Билл, опуская спинку кресла.

– Ладно, жду вас. – Раздался щелчок отсоединения.

– Контролируешь? – спросил Билл.

– Контролирую, – ответил Бен.

Когда Билл расстегивал ремни и поднимался, его руки слегка дрожали. Казалось, что уход из кабины – очередное предательство. Он пытался – безуспешно – не думать о родных по ту сторону экрана. Связанные. С кляпами. Беспомощные. Ждут, когда он что-нибудь сделает.

Поправив форму, он глянул в глазок двери, чтобы убедиться, что Джо перекрывает проход. Вот она – скрещенные руки на груди, лицом к салону, твердо уперлась ногами. Если кто-то захочет прорваться в кабину, пока пилоты выходят в туалет, сперва придется пробиться через нее. Через ее полтора метра роста и сорок шесть лет. Большинство бортпроводников выполняли процедуры, введенные после 11 сентября, закатывая глаза. Если террорист и вправду захочет прорваться в открытую дверь, какая-то стюардесса его не остановит. Но Джо относилась к этому всерьез. Много лет назад один второй пилот назвал ее «пятидесятикилограммовой кочкой для террористов». И еще долго выслушивал от нее, как ошибается. Джо, вставая перед дверью, заявляла всему миру: только через мой труп.