В ушах Кэрри отдавался стук сердца, а по спине с головы до пят пробежал холодок. Все ее тело, все существование свелось лишь к ощущению этого гула.

Но это – ее дело. Она не обратила внимания на пистолет и смотрела только на человека – и ничего ему не выдала.

Элиза, воркуя, снова с визгом бросила колечко на пол. Сэм шагнул к ребенку. У Кэрри невольно раздулись ноздри.

– Сэм, – сказала она спокойно и медленно. – Я не знаю, что вам нужно. Но можете брать. Что угодно. Я сделаю что угодно. Только, пожалуйста… – голос надломился, – …пожалуйста, не трогайте детей.

Хлопнула входная дверь. Горло стиснуло паникой, и Кэрри с трудом набрала воздуха, чтобы закричать. Сэм взвел курок.

– Мам, а папа уже уехал? – крикнул из другой комнаты Скотт. – Его машины нет, можно играть дальше?

– Скажи, чтобы он пришел сюда, – сказал Сэм.

Кэрри закусила нижнюю губу.

– Мам? – с детским нетерпением повторил Скотт.

– Сюда, – сказала Кэрри и закрыла глаза. – Подойди скорей сюда, Скотт.

– Мам, а можно на улицу? Ты сказала, что можно… – Скотт обомлел, увидев пистолет. Посмотрел на маму, на пистолет, снова на маму.

– Скотт. – Кэрри поманила его. Мальчик, не спуская глаз с оружия, подошел к ней, и она подтолкнула его себе за спину.

– С вашими детьми все будет в порядке, – сказал Сэм. – Или нет. Но это уже зависит не от меня.

У Кэрри снова раздулись ноздри.

– А от кого?

Сэм улыбнулся.

Билл чувствовал на себе взгляды.

Это все форма. У нее есть такой эффект. В ней он казался выше.

О Билле можно было сказать многое, но любой бы подтвердил, что в первую очередь он приятный человек. Учителя и тренеры, потом девушки, с которыми он встречался, родители его друзей. Все знали, что Билл – приятный парень. Он против этого не возражал. Он и правда такой. Но стоило надеть форму, как что-то менялось. Слово «приятный» на ум уже не приходило. Все еще оставалось в списке. Но его оттесняли другие слова.

Пока он шел мимо бесконечной очереди на проверке паспортов в международном аэропорту Лос-Анджелеса, на него все оборачивались, но стоило им глянуть на фуражку и галстук, как первоначальное возмущение превращалось в любопытство. Люди так больше не одеваются. Это пережиток тех времен, когда полет считался редкой роскошью, важным событием. Форму не меняли специально, чтобы сохранить некую старомодную таинственность. Она вызывала уважение. Доверие. Заявляла о чувстве долга.

Билл подошел к одинокой сотруднице службы безопасности, сидящей за стойкой в стороне от стойки паспортного контроля пассажиров. Аппарат пискнул, просканировав штрихкод на обратной стороне бейджа, и компьютер приступил к обработке.

– Доброе утро, – сказал Билл, протягивая паспорт.

– А все еще утро? – спросила она, пробегая взглядом по тексту рядом с фотографией. Сличив данные с информацией на бейдже, проверила паспорт под синим светом – на пустом месте страницы проявились голограммы и невидимые чернила. Подняв глаза, она удостоверилась, что лицо перед ней совпадает с лицом на документах.

– Наверное, технически уже нет, – сказал Билл. – Но для меня – да.

– А у меня все еще пятница. И поскорее бы она кончилась.

На экране компьютера загрузились фотография и данные с бейджа Билла. Трижды проверив все три удостоверения, она вернула паспорт.

– Удачного полета, мистер Хоффман.

Оставив пропускной пункт позади, он миновал пассажиров, которые натягивали обувь и возвращали жидкость и ноутбуки в ручную кладь. В прошлый раз он летел со стюардессой, которая принципиально не хотела уходить с работы просто потому, что ей было жалко лишаться пропуска. Она воротила нос от перспективы летать как простые смертные – ждать в очереди, соблюдать ограничения по провозу жидкостей, ограничиваться двумя сумками, которые еще и обыскивают каждый раз, а не в случайном порядке. Глядя, как прощупывают мужчину, стоящего в одних носках, Билл вынужден был признать, что в чем-то она права.

Стоя в одиночестве у пустого гейта, Билл, как и обещал, позвонил домой. Он смотрел, как грузовик с бортовым питанием петляет по полю между рабочими в неоновых жилетах, разгружавшими отсек с багажом, и слушал гудки на другом конце провода. Один самолет буксировали к полосе, вдали взлетал другой.

Они с Кэрри редко ссорились. Поэтому и не умели. Сейчас у нее было полное право обижаться. Сегодня у Скотта первый матч Младшей лиги, и Билл обещал прийти. Заранее проверил, чтобы в день игры и за два дня до и после не намечалось полетов. Но когда тебе звонит шеф-пилот и по-дружески просит о рейсе, ты не отказываешься. Не можешь отказаться. Билл был третьим по старшинству пилотом в компании. Когда он в нее только устраивался, еще никто не знал, долго ли она протянет. Новые компании выживают редко. Но он все равно ее держался. И теперь, почти двадцать пять лет спустя, компания добилась успеха в глазах как пассажиров, так и акционеров. «Коустал» – его дитя. И если начальник говорит, что ты нужен, ты отвечаешь «да». Варианта «нет» не предусмотрено.

Так он и сказал Кэрри. Но не сказал, что даже не вспомнил о матче Скотта, когда О’Мэлли просил об услуге. Или что если бы и вспомнил, то это ничего бы не изменило.

Гудки, гудки – и наконец: «Привет! Вы позвонили Кэрри. Сейчас я не могу…» Он сбросил звонок и перед тем, как убрать телефон, мельком увидел высветившуюся на экране семейную фотографию.

Заметив свое отражение в окне, Билл пригляделся к темной шевелюре. Виски уже припорошила предательская седина. Глаза – живые, глубокого синего цвета.

Билл хлопнул ладонью по звонку посреди журнального столика.

– Глаза. Мои глаза.

– Это окончательный ответ? От него зависит все.

– Она сказала, они как ночной пруд. Когда не видишь дна. Но плавать здорово и волнительно. Так что да. Глаза. Это мой окончательный ответ.

У Кэрри отвисла челюсть.

Билл подался вперед. Он сам чувствовал в своем дыхании запах пива.

– Я это случайно услышал, когда ты болтала с подругой по телефону. Но тебе ни разу не говорил. Я так тебя люблю. – Он послал Кэрри воздушный поцелуй.

Жены радостно зашумели, мужья подшучивали.

– Итак, Кэрри, – сказал ведущий. – «Глаза». Это твой ответ на вопрос, что тебе больше всего нравится в муже?

Она зарделась. С хихиканьем подняла бумажку с ответом: «Задница».

Комната взорвалась. Билл хохотал громче всех.

Он поправил галстук. «Я хороший человек», – напомнил он себе без колебаний. В воспоминаниях промелькнуло разочарование на лице Кэрри, когда она провожала его взглядом из кухни. Он моргнул, посмотрел вслед взлетающему самолету.

Сойдя с трапа на поле, Билл прищурился, заслонившись ладонью от солнца. Большую часть страны охватили осенние листопады и морозные утра, но в Лос-Анджелесе царило вечное лето.

Обход: стандартный досмотр самолета перед каждым полетом. Окинуть судно взглядом, поискать аномалии, видимые признаки нарушения целостности корпуса или другие механические неполадки. Для большинства пилотов это просто-напросто очередное правило FAA[1]. Для Билла же самолет – это храм. Положив ладонь на обтекатель, он закрыл глаза. Медленно вдохнул и выдохнул, развел пальцы – единство металла и плоти, теплых и живых.

В следующем месяце ему исполнится восемнадцать, но в тот день в летной школе Билл знал, что у него начинается куда более важный обряд посвящения.

– Итак, вы знаете, почему, когда мы сдаем план полета, мы пишем «души на борту», а не «люди на борту»? – спросил инструктор.

Билл покачал головой.

– Мы так пишем, чтобы после падения точно знали, сколько тел искать, – объяснил он. – Не будет путаницы из-за разных уточнений – «пассажиры», «экипаж», «дети». Просто сколько тел, сынок. Больше им ничего знать не надо. А! – Он щелкнул пальцами. – И еще иногда мы перевозим в грузовом отсеке покойников, поэтому поисковикам надо знать, что они в счет не входят. Итак, когда ты запишешь число душ…