– Браслет! – обрадованно воскликнула я, открыв глаза.

– Я купил его в сувенирной лавке неподалеку от музея Гауди в Барселоне, – пояснил Саша. – Специально для тебя. Ты ведь любишь синий цвет?

А потом мы целовались, не дождавшись заката, и я подумала, что теперь и умереть не жалко, потому что самое большое счастье у меня уже случилось…

Саша, мне казалось, моя смерть неизбежна, но я не могу умереть, не увидев тебя еще хоть раз. Ты ведь скоро придешь ко мне, правда? Мама расскажет тебе всё, что произошло, и ты примчишься в больницу с букетом моих любимых розовых пионов. Ну и пусть на дворе ноябрь, ты найдешь эти цветы, потому что ты всегда находил всё, что мне нравится! Мне сейчас очень больно, но с тобой рядом мне станет легче, я знаю! Скорей бы только ты пришел!..

Я тяжело и хрипло вздохнула и облизала пересохшие губы. Как выдержать эту нарастающую тупую боль?

– Меня предупредили, что тебе нельзя пить, – деловито затрещала мама. Она больше не плакала и вновь превратилась в суетливую и беспокойную болтушку. – Но я сейчас плесну немножко воды на полотенце и смочу тебе лицо и губы. Потерпи, Танюш, до вечера совсем чуть-чуть осталось! А там побалуемся чайком с пирожными. Я тебе миндальное купила, как ты любишь.

Я поморщилась от боли и закрыла глаза.

– Не хочешь миндальное? – мгновенно отреагировала мама. – А какое хочешь? Ты только скажи, а я его из-под земли достану! Может, с марципанчиком, а? Могу медовик испечь! Смотаюсь домой на пару часиков и испеку! У нас, правда, с газовой плитой проблема: представляешь, поставила вчера перец запекать, так он сверху подгорает, а внизу сырой! Я как знала, что ты дома ужинать не будешь, – психанула и опрокинула весь противень в помойку! Не хватало еще, чтобы мы с тобой перцами горелыми давились! С мясом, конечно, проще. Жалко, что ты мяско совсем не ешь! А я газовиков завтра с утра буду вызывать: пусть починят мне духовку! У меня ребенок больной после операции, мне духовка нужна, чтобы пироги ребенку печь!

В своем возмущении мама совсем позабыла, что собиралась смочить мне губы. А у меня не было сил напомнить ей об этом. Я вновь отвернулась и затихла. Мама продолжала вздыхать, охать, со скрипом ерзать на стуле, шуршать пакетами и многочисленными свертками и жаловаться на всё и вся.

Боль усиливалась. Я лежала молча, закусив губу, и слушала, как где-то неподалеку монотонно капает вода. Моя боль возрастала с каждым новым ударом капли. Через некоторое время я начала еле слышно стонать. Из глаз вновь градом полились слезы. Мама заметила это и заметалась в панике по палате, будто сорвавшийся с привязи воздушный шарик, из которого стремительно выходит воздух. Пока ее носило от окна к двери и обратно, я собрала остатки воли в кулак, скрипя зубами от усилия, приподняла ослабевшую руку и нажала на кнопку вызова сиделки.

Казалось, прошла целая вечность, пока она явилась. Я не различила ее лица, но голос у нее был молодой и ровный. Она велела маме успокоиться, смочила мне губы, поправила подушку и исчезла. А через минуту явилась вновь и сделала мне укол.

– Это обезболивающее, – сказала она. – Скоро полегчает, и поспишь.

И действительно, меня вновь окутал густой творожно-желтый туман, заглушая боль и путая мысли в моей голове. Я наконец-то спала, но это был странный сон, смешанный с воспоминаниями и явью, словно я одновременно пребывала в нескольких местах.

Утро выдалось хмурым и холодным. Проснувшись, я почувствовала, что ладони превратились в ледышки. Боль тоже как будто бы замерзла и до поры утихла. Мамы рядом не было. Наверное, убежала домой чинить плиту. Я с трудом потянулась к кнопке вызова и надавила на нее изо всех своих скудных сил. Скоро в коридоре послышались уверенные легкие шаги, и в комнату вошла девушка в бледно-зеленом халате – высокая, очень красивая брюнетка с бесстрастным выражением лица.

– В туалет хочешь? – спросила она меня.

Я молча покачала головой.

– Всё равно давай наденем памперс, – настояла она, – а то мало ли.

Я вновь покачала головой.

– Не надо памперс. Я сейчас встану.

– Не встанешь.

Она произнесла это так спокойно и твердо, что я сразу же умолкла и смирилась. Пока она меня двигала и переворачивала, боли почти не было, смущения тоже. Никаких эмоций. Всё остыло и заледенело у меня внутри. И я по-прежнему не ощущала свое тело ниже пояса.

– Готово, – коротко сказала девушка, укрывая меня одеялом. – Пить хочешь?

– Как вас зовут? – вместо ответа спросила я.

– Лена. – Она постучала кончиками наманикюренных ногтей по приколотому к карману бейджу. – Пить будем или нет?

Я выпила полстакана холодной кипяченой воды из ее рук.

– Как понадоблюсь, звони, – уходя, предупредила меня Лена. – Запиши мой номер телефона.

– У меня нет с собой мобильного, – тихо ответила я. – Мама вечером привезет.

– Хорошо, потом запишешь, – кивнула Лена и вышла.

Я некоторое время лежала, разглядывая потолок и пытаясь собраться с мыслями, но они прыгали и разбегались, будто рассыпавшийся бисер.

Вскоре вернулась Лена и принесла мне завтрак: тарелку каши, кусочек хлеба с маслом и сладкий чай. Она быстро и ловко покормила меня с ложки, ополоснула тарелку под краном и вновь ушла. Я продолжала лежать.

Кажется, я задремала, потому что, когда я в следующий раз открыла глаза, передо мной уже стояла капельница, и лекарство по трубочке бежало в катетер на моей левой руке. За окном шумел осенний дождь, и почерневший опавший лист прилип к оконному стеклу. Я долго смотрела на него, ни о чем не думая и отдыхая от боли, а потом опять уснула.

Меня разбудила мама. Она вихрем влетела в комнату, взъерошенная, с кучей сумок, и сразу же кинулась развешивать привезенные из дома шторки. Трещала при этом не умолкая.

– Танюш, представляешь, бегу я сейчас по коридору, а навстречу мне мужик: огромный, неуклюжий, как медведь, весь в белом и с бородищей, как у старовера. Я думала, у нас на этаже кто-то умер и они попа пригласили отпевать. Говорю: «Здравствуйте, батюшка!» А это, оказывается, главврач!

Я слушала ее, почти не вникая в смысл, и молча смотрела в окно.

– Вызвала на семь тридцать газовика духовку чинить, обещала оплатить по двойному тарифу за ранний вызов, а он, сволочь, не пришел! Отзвонился, сказал: ребенка в школу отвезет и потом подъедет. А я ему говорю: «Потом – суп с котом. У меня самой ребенок, я не могу всё утро дожидаться, пока вы соизволите прийти». И еще матом его послала. Вот ты мне говоришь всё время: «Не ругайся матом», – а некоторые люди других слов не понимают! Палец о палец не ударят, пока их не пошлешь!

Я вздохнула и закрыла глаза.

– Притомилась, Танюшка? Погляди, я твое любимое одеялко привезла! И пижам-ку! Давай позовем сиделку и переоденем тебя, а?

– Не надо! – с тревогой ответила я. – Мне опять будет больно! Я пока так полежу.

– Ну смотри, – развела руками мама. – А я бы переоделась. Чего голой лежать? Еще простудишься, а тебе кашлять нельзя. Доктор говорит, позвоночник у тебя и так на честном слове держится!

– Мама, привези мне телефон, – вспомнив Лену, попросила я. – И наушники мои белые.

– Привезу, Танюшка! Сегодня же вечером привезу! Только скажи, где они у тебя лежат.

– В рюкзаке, – подумав, ответила я. – В боковом кармане.

– Покушаешь пирожные? Это не вчерашние, а свеженькие! Я сегодня с утра по холодку в булочную забежала. Смотрю, а там эти… макаруны, или как их? Ну, кругленькие такие, разноцветные, мы их тебе на день рождения покупали! В общем, взяла целую пачку! Кушай, Танюшка, поправляйся!

– Спасибо, я уже позавтракала, – отказалась я.