– Я тебе тут яблочки принесла, – пыхтя на ходу, бормочет мама и шуршит пакетом.

– Женщина, вы с ума сошли, какие яблочки! – осаживают ее строгим голосом. – Вашей дочери до вечера ничего нельзя ни есть, ни пить!

– Виноградик купила, – будто не слыша, продолжает бормотать мама. – Но он кислым оказался, пришлось самой съесть. Обплевалась, пока ела! Виноваты эти, с рынка! Я у них виноград брала, попросила самый спелый, а они мне подсунули килограмм дерьма кислющего! Смотрят в глаза и врут! Никогда больше у них ничего не куплю!

– Мамаша, вы замолчите или нет? – прервал ее чей-то раздраженный голос. – Ей нужен покой, оставьте вы ее со своим виноградиком!

– Что значит – оставьте? – возмутилась мама. – Вы же сами меня сюда вызвали! И пропуск мне выписали аж на десять дней! Я вам собачка, что ли? Свистнули – примчалась, пнули – уходи, так, что ли? Я ей вкусненького принесла, порадовать хотела! Ну и врачи пошли! Не приходишь – плохо, прибежишь – опять не так! Вы ее, что ли, кормить тут будете? Знаю я вашу больничную пищу: похлебка да каша на воде! Моя дочь такое есть не станет! Она у меня вегетарианка, между прочим.

– Больше не будет! – усмехнулся кто-то. – Ей теперь нужна белковая пища.

– Я ей шпината наварю! – гордо заявила мама. – Орешки привезу и этот, как его… хумус! Танюша, хочешь хумус?

– До вечера ничего не есть и не пить, – устало повторили маме, разворачивая каталку, которая сначала наткнулась на какую-то преграду, снова причинив мне боль, а затем въехала куда-то, где было очень холодно и тихо.

– Отдельную палату оплатила, – продолжала тараторить мама. – Три с половиной тыщи в сутки, представляешь? Как в санатории или в гостинице! Но там-то удобства, а в этой больнице только деньги дерут, а простыни у них рваные, одеяла вонючие, на окнах штор нет! Хорошо хоть холодильник работает, я проверяла! Завтра загружу его по полной. И одеялко тебе твое привезу, синенькое с рыбками. И шторки наши в клеточку повешу! Чтоб как дома!

– Кнопка вызова сиделки – в изголовье кровати. Как только понадобится помощь, вызывайте, – сухо и бесстрастно сообщили маме и ушли, негромко хлопнув дверью.

– Хамы! – возмущенно выдохнула мама. – Еще и дверью хлопают!

Я закрыла глаза и отвернулась.

– А услуги сиделки здесь вообще стоят целое состояние! – продолжала мама. – Но я всё равно оплатила. Врач говорит, тебе позвоночник по кусочкам собирали, поэтому я к тебе и пальцем не притронусь, а то вдруг хуже сделаю! Сместится там что-нибудь или оторвется, я же себе потом не прощу! Пусть медики тебя пока перекладывают. А я буду следить, чтобы всё делалось как полагается! Не переживай, Танюша, мама тебя в обиду не даст!

Я по-прежнему лежала молча, не поворачивая головы. Хотелось скорее уснуть, но, пока мама тут, о сне и покое нечего и мечтать. Ноющая боль в спине начинала потихоньку усиливаться.

– Кстати, эту дрянь, которая тебя сбила, еще не нашли! – вновь возбужденно заговорила мама, немного переведя дух. – Как ее земля носит, такую сволочь? Размазала человека по асфальту и укатила! Мне сказали, что она даже не притормозила, Танюша! Даже не притормозила!

Тут мамин голос оборвался, и она вдруг расплакалась навзрыд. Я повернула голову и с трудом открыла глаза. Мама сидела надо мною сгорбившись и вся дрожала от плача. Она закрыла лицо руками, и я видела, как слезы просачиваются у нее сквозь пальцы и сбегают вниз, за края манжет. Мне очень хотелось погладить ее по голове, но сил не было даже на то, чтобы вздохнуть поглубже, и я вновь закрыла глаза. Не плачь, мамочка! Я обязательно поправлюсь! Мне плевать на эту девушку в черном «ауди», но, если хочешь, мы ее отыщем! Я хорошо запомнила ее черты. Я узнаю ее в любом виде. Я ее найду, и ты лично выцарапаешь ей глаза. Но мне бы хотелось, чтобы всё было по-другому: пусть она сама приползет к нам каяться и просить прощения, а ты посмотришь на нее сверху вниз и скажешь: «Так и быть, на этот раз мы тебя прощаем. А теперь уходи. Уходи и впредь не сбивай людей». Вот это было бы благородно и красиво, как в кино. А по-другому не надо. Пусть уж тогда ее вообще не найдут. Это меня не волнует. Меня вообще ничего не волнует теперь, кроме того, что я совсем не чувствую собственных ног. А еще Саша. Знает ли он, что случилось? Видимо, нет, а то бы давно ко мне приехал.

Помню тот душный июльский день, когда я сидела в одиночестве в нашем опустевшем на лето дворе и, запрокинув голову, смотрела в далекое, выгоревшее на солнце, бледно-голубое небо, такое светлое и сияющее на фоне сахарно-белых панельных многоэтажек, и тут у меня впервые за весь июль зазвонил телефон. Оказывается, Саша вернулся из Испании, где он всегда проводил с родителями каникулы, раньше срока, потому что соскучился по мне! Я так неудержимо обрадовалась его приезду! У меня сердце выпрыгивало из груди от ликования, пока мы общались по телефону. Но голосом я себя не выдала: отвечала ему как ни в чем не бывало. А он извиняющимся тоном объяснил мне, что не мог совсем отказаться от поездки, которую родители устраивали специально для него одного, и, робко усмехнувшись, спросил, можем ли мы встретиться прямо сейчас, потому что ему нестерпимо хочется увидеть меня уже сегодня. И тогда я впервые ощутила эту сильную внутреннюю дрожь, которую в дальнейшем постоянно ощущала в его присутствии, и поняла, что влюбилась в него без памяти…

Саша приехал ко мне через полчаса. Он выпрыгнул из троллейбуса и взглянул на меня сияющими голубыми глазами, такими яркими на загоревшем лице, а затем весело тряхнул отросшими льняными волосами, да так сильно, что его неизменная шляпа-котелок съехала на затылок. Когда он раскрыл мне объятия, я не удержалась и, подпрыгнув от радости, буквально упала ему в руки, уткнулась носом в его плечо и чуть не заплакала от переполнявшего меня счастья.

Мы поехали на троллейбусе в «ИКЕА». Я сидела у окна, прижавшись к Сашиному плечу. От его рубашки в клеточку пахло мандаринами, а от шеи и волос – молоком. Ветер, врываясь в раскрытое окно, мягко перебирал наши волосы. Саша поймал мой локон губами и потянул его, а я придерживала его шляпу, чтобы ее не сдуло сквозняком. У нас были одни наушники на двоих и одна песня в плей-листе – Greek Tragedy группы The Wombats. Я запомнила ее наизусть и каждый раз, когда напеваю ее или просто прокручиваю в голове, меня охватывает безумный восторг…

Мы слонялись по «ИКЕА» до самого вечера: валялись в обнимку на выставленных на продажу диванах и кроватях, качались в плетеных креслах, со смехом кидали друг в друга подушками и спорили до посинения над какой-то нелепой вазой. Проголодавшись, забрели в кафе и взяли фирменные шведские фрикадельки с брусничным соусом для Саши и кусок миндального торта для меня.

– Я думала, ты – веган, – удивилась я, глядя на большое круглое блюдо с горкой ароматных куриных фрикаделек.

– Иногда я позволяю себе курицу, – спокойно ответил Саша и с аппетитом принялся за еду, начисто игнорируя мой насмешливый взгляд.

Перекусив, мы направились в отдел с книгами, чтобы подурачиться и погадать на судьбу, – не глядя, хватали с полки любую книгу, раскрывали ее наугад и, ткнув пальцем в какую-нибудь строку, зачитывали себе приговор. Кажется, мне выпало что-то хорошее, и, чтобы оно сбылось, Саша купил мне эту случайную книгу, которая оказалась сборником детских сказок.

Когда мы вернулись из «ИКЕА», уже вечерело, и Саша увлек меня на крышу одной из многочисленных новостроек любоваться закатом.

– У меня для тебя есть еще один подарок, – серьезно сказал он мне там, наверху. – Закрой глаза и протяни руку.

Я подчинилась и с улыбкой ждала, что он мне преподнесет.

Саша надел мне на запястье что-то прохладное и узкое.