Харя больно сжимал его руку. Хунбиш застыл: ни мыслей, ни эмоций. Словно ветка перекати-поля в весеннем ручье, сорвавшемся с ледника. Куда-то несёт, стукает о берега. Наверное, он не предпринял бы никаких попыток спастись, даже если бы сейчас его выволокли наружу, зачитали обвинительный приговор, поставили на колени и пристрелили в затылок. Не то, чтобы ему было всё равно, нет. Просто страх так цепко обвил горло, что говорить или вырываться казалось слишком расточительным. Хотелось впитывать каждую оставшуюся ему секунду.

Они выбрались за дверь, на улицу, и харя отпустил его. Хунбиш сразу почувствовал себя легче. Неважно, что там произойдёт дальше – боль закончилась, и на этом спасибо. Он молча ждал, что с ним будет.

Харя поставил его спиной к себе. Очередь немного притихла. Хунбиш глядел на сгрудившихся перед ним людей расфокусированным взглядом. Ему не удавалось сосредоточиться. Казалось, он глядит в калейдоскоп с мутным стеклом. Размытые пятна, не более.

Очередь перед ним стала распадаться на две части, образовав по центру узкую аллею. На тех, кто замешкался, прикрикивали свои же. Хунбиш сообразил, что это дирижирует харя.

Неожиданно что-то очень сильно толкнуло его в поясницу. Удар не походил на человеческий, он был безжалостным и безразличным. Как если бы его смёл поезд и отправился дальше по своему рутинному маршруту.

Хунбиш выгнулся дугой и упал плашмя на асфальт. В колене вспыхнула боль, в голове очень неприятно задребезжало. Он увидел вокруг ноги. Тяжёлые ботинки. Кроссовки. Туфли на шпильке. Тапочки-вьетнамки. Никто не сделал попытки помочь ему.

– Пщщщёл отсюда, – услышал он тонкий голос хари. – Попробуешь пролезть – кончишься.

Хунбиш поднялся. Рядом с ним было сравнительно тихо. Смотреть на людей он не мог. Всё, что ему хотелось сейчас – так это очутиться подальше отсюда. Остро заболел локоть. Прилагая усилия, чтобы не захромать, Хунбиш шагнул на проезжую часть, обогнул снегоход, где на шее широкоплечего водителя сидела всклокоченная девица с бутылкой в руке, и перешёл на другую сторону улицы. Неподалёку взвыла и тут же заглохла полицейская сирена. Ему казалось, что все на него смотрят.

Он прошёл дальше по улице, отыскивая спокойный уголок, чтобы осмотреться и привести себя в порядок. Посидеть с закрытыми глазами.

Такого места не было.

Надо было бы, конечно, вернуться на проспект, к высотке, а оттуда уже добраться по навигатору к метро. Но Хунбиш, напротив, без плана, мыслей и эмоций всё дальше углублялся в переулок. Думать – означало вспомнить харю, и это падение в ноги, и притихших вокруг людей.

Через сотню метров, за очередным баром с собравшейся перед входом толпой, он обнаружил перекрёсток и свернул. Здесь не было никого. Ни человека. Абсолютная пустота. Только несколько смятых банок и тускло отсвечивающих бутылок намекали на веселье по соседству.

Хунбиш, прихрамывая, зашагал вглубь. С каждым метром гомон сзади становился глуше, пока не уменьшился до обычного индустриального гула. Впереди он увидел ступеньки, на которые можно было бы присесть и хоть немного прийти в себя. Неподалёку тлела целая гора мортир от фейерверков – и одиночные трубы, и целые вёдра. Они ещё дымились. Он подошёл ближе. Хотел сесть на ступеньки. Увидел, что дверь приоткрыта. «Нет, не будь идиотом», – сказал он себе, а потом осторожно толкнул дверь и вошёл.

Внутри был тёплый и очень уютный свет – не сверху, а как-то с боков, снизу. Вот как это сделано? С таким светом сразу хотелось завалиться в большое мягкое кресло, подтянуть ноги, завернуться во что-нибудь, и просто посидеть. Помечтать. И чтобы рядом стояла пиала с сутэй цаем6. А ещё – тарелка хушуров7, прямо из казана, шкворчащих и лоснящихся. Он понял, что хочет есть.

Подходящее кресло обнаружилось в углу. Оно было чёрным, кожаным, пухлым. Рядом стояла невысокая этажерка с грудой тонких книг и журналов. Дальше – двери лифта. Ещё дальше –конторка консьержа.

Хунбиш хотел было забраться в кресло, но вместо этого подошёл к столу. На нём кто-то спал, подложив руки под лоб.

Раздался приглушённый звук – словно в соседней комнате на линолеум уронили кожаную сумку. И – кажется? – шуршание. Хунбиш замер и огляделся. Нет. Пусто.

Он очень осторожно, стараясь не издать ни звука, приблизился к конторке. Человек не спал. Он как-то неправильно возился по рукам носом. Будто бы почёсывал такими движениями своё лицо. Хунбиш остановился. Он определённо понял, что его учуяли. Человек за столом поднял голову. Вся правая часть лица была заляпана блестящей кровью. Глянцевые отблески напоминали столярную олифу. Мокрые пальцы рисовали на столе что-то абстрактное.

– Мммеее, – сказал человек. Взгляд его бессмысленно бродил по сторонам.

Сильно заныло ушибленное колено. Уже не заботясь о скрытности, Хунбиш развернулся и вышел на улицу. Споро зашагал к перекрёстку. Внутри всё напряглось в ожидании нехороших окриков.

На перекрёстке ничего не поменялось. Всё та же компания с пластиковыми стаканами пива перетаптывалась перед баром. Хунбиш оказался точно на акустическом стыке улиц. Поворачивая голову в одну сторону, он слышал гогот, оживлённую речь и шум моторов, а в другую – гулкую тишину. Он несколько раз проделал это упражнение, удивляясь эффекту.

В тихом переулке что-то резко хлопнуло. Хлёстко, как щелчок ташура8. Хунбиш увидел, что дверь, из которой он только что вышел, ударила в стену, и к нему быстро бежит человек, вихляя телом. Дверь стала было закрываться, но изнутри её снова ударили – там ещё кто-то выскочил, но побежал уже в другую сторону переулка. Хунбиш отступил назад, чтобы не стоять на пути. Бегун, оглядываясь и прижимая к груди свёрток, влетел по инерции в кусты за спиной Хунбиша, упал там неловко на бок, замешкался, задёргался. Потом выкарабкался и побежал к проспекту. Бег его как-то изменился, но Хунбиш не мог понять, чем именно.

Он опять подошёл к точке, с которой просматривался тихий переулок. К нему направлялся, покачиваясь, человек с какой-то странностью в лице. Он сердито говорил в телефон. Наверное, консьерж. Консьерж сказал несколько фраз, преувеличенно качая головой, потом оторвал телефон от уха и стал кричать в него, как в микрофон, показывая рукой невидимому собеседнику в направлении перекрёстка.

– Этот! – раздалось за спиной Хунбиша, и кто-то крепко схватил его за руку. Снова.

– Звони в полицию! – это кричала богиня. Она была уже не на лошади. На её голове красовалась невообразимая для местной тесноты шляпа с огромными полями. Они мягко колыхались. – Дай мне свой телефон, я сама позвоню!

Тот, кто держал его, неуловимым движением подсёк ноги Хунбиша, завалил на землю и больно опёрся коленом в позвоночник.

– Я… – сказал Хунбиш, пытаясь найти подбородку не больное положение. – Это не я.

Колено упёрлось ещё жёстче, и Хунбиш замолчал. Дышать было трудно. Он слышал, как ругалась богиня, пытаясь пробраться через полицейский автоответчик, а потом всё заглушила близкая сирена.

Из своего тротуарного ракурса Хунбиш видел двух полицейских, которым разъярённый консьерж кричит в лица. Лицо у него по-прежнему было уляпано кровью. Полицейские делали успокаивающие жесты, но консьерж успокаиваться не собирался. К ним уверенно подошла богиня и тоже стала кричать, показывая пальцем прямо на него.

Наконец, полицейские развели их в стороны и стали разбираться в претензиях один-на-один.

Полицейский рядом с богиней невозмутимо выслушал её крики, внимательно посмотрел на лежащего Хунбиша, потом ладонью сделал жест: вверх. Его подняли и поставили на ноги. Он не видел того, кто его держит: руки были заведены за спину и зафиксированы в положении, за которым начиналась боль.