Статья была старой, частично отсканированной, а ее заголовок заляпан пятнами и слегка смещен, как если бы газетную страницу складывали несколько раз. Название статьи гласило: «Коммуна покупает землю в горах Три-Риверс».

Неподалеку от того места, где нашли пустой автомобиль Мэгги, находился маленький городок со своей местной газетой, которая – как я выяснил после быстрого поиска – уже не издавалась. Но в свое время в той газете была напечатана статья о коммуне под названием «Пастораль». Члены этой общины приобрели участок никем не востребованной земли в окрестных горах.

В статье говорилось, что еще раньше, в 1902 году, в этой лесной глуши появилась группа иммигрантов из Германии. Бывшие старателями, исследовавшими русла рек и их притоков, они продвигались по Калифорнии на север. Когда поползли слухи о прокладке через лес железной дороги, они основали в горах поселение – в надежде на то, что железная дорога пройдет прямо через их землю. Но уже через несколько лет, когда стало ясно, что дорога не будет построена, они покинули свое поселение, бросив и дома, и пастбища, и несколько скотных дворов с амбарами. Минули десятилетия, и большинство местных жителей забыли даже о его существовании.

И лишь в 1972 году группа битников, хиппи и других «нежелательных элементов» (как посетовала репортерша) прикатила на старом школьном автобусе в эту далекую от цивилизации глухомань и выкупила «забытую землю».

Новопоселенцы окрестили ее Пасторалью; себя же они называли частью движения, ищущего цель и «новый-а-на-самом-деле-старый-только-хорошо-забытый» образ жизни – процитировала их журналистка. Один из местных жителей, некто Берт Аллингтон, назвал в интервью Пастораль сектой порока, местом дикой, необузданной развращенности. Но надо отдать должное журналистке: она также отметила, что эти люди бежали от социальных норм и устоев общества в такую глушь, чтобы жить с земли и основать коммуну, построенную на принципах сельской общинности и равномерного распределения нагрузки на всех ее членов. В конце статьи журналистка обратилась к читателям: «Легко бояться того, что нам неведомо; но, возможно, эти новопоселенцы хотят того же, чего и все мы, – места, которое они могли бы называть своим домом».

Я прочитал статью дважды. Затем поискал в той же газете другие статьи о Пасторали, но больше ничего не нашел. Ни одного упоминания о той коммуне. Либо она с годами распалась и ее члены, рассеявшись по разным уголкам страны, вернулись к прежней жизни, либо случилось что-то еще.

Похоже, Мэгги, оставляя свой автомобиль на обочине, верила, что отыщет Пастораль, и похоже, она думала, что близка к цели. Возможно, она ошибалась. А может, и нет…

Деревянная изгородь тянется вдоль левой стороны дороги – прямая и низкая. У каждой стойки наметены сугробы. Я окидываю взглядом деревья, весь обозримый участок дороги, но не вижу никаких признаков обитания: ни дома, ни почтового ящика, ни огней хотя бы в отдалении.

Послеобраз Мэгги теряет плотность, блекнет, словно растворяется в снежной белизне. Но я продолжаю идти по дороге, поднимающейся на небольшой холм. Лес постепенно редеет, теперь по обе стороны изгороди простирается открытое пространство. Поле, в более теплые месяцы года – пастбище, где щиплют высокую луговую траву лошади, коровы или овцы.

Я ускоряю шаг, хотя дается мне это уже нелегко: от холода суставы сделались малоподвижными. И моя «фокусировка» слегка сбивается. Но я чувствую, что нахожусь уже совсем близко от Мэгги. Об этом мне сигнализируют занывшие зубы и стреляющая пульсация в барабанных перепонках.

Покачиваясь, я ставлю правую ногу перед левой, левую перед правой, поочередно, взбираюсь по склону наверх. И там, сквозь снежную пелену, блокирующую путь, различаю кое-что впереди. Ворота! А еще – надворное строение справа от дороги, с одним оконцем на переднем фасаде. Небольшое, но достаточно вместительное, чтобы внутри мог сидеть сторож или охранник, наблюдающий за дорогой. Этакий контрольно-пропускной пункт.

Я делаю несколько осторожных шагов в его сторону; сердце в груди бешено колотится, ударяя по ребрам под стать кулаку. Меня сюда никто не приглашал. Я здесь незваный гость. А незваный гость, как известно, хуже… Впрочем, шансы на то, что эта лачуга – в такой глуши – окажется посреди ночи пустой, остаются. Похоже, она сохранилась от лагеря лесорубов, на границе бывшей лесосеки. И совершенно очевидно, что никакие машины здесь не проезжали очень давно – снег не дороге не утрамбован. Да и туристы вряд ли забираются так далеко в горы. Так что оставлять в этой лачуге человека, чтобы вести за дорогой наблюдение, надобности нет.

Но когда меня отделяют от нее всего несколько ярдов, я замечаю внутри движение. Из маленького домика выходит высокий худощавый человек; прикрыв рукой глаза от лунного света, он явно старается разглядеть меня лучше. Судя по виду, он поражен и насторожен не меньше меня. А за спиной мужчины проглядывает прибитое гвоздями к воротам полено с вырезанными в нем косыми буквами. Порезка неглубокая, попорчена непогодой, буквы едва читаются, но я в состоянии их различить. Каждая – доказательство того, что я нашел ее: забытую на пятьдесят лет коммуну. Легенду, сокрытую в лесной глухомани.

На полене вырезано слово – приветствие для того, кто сдюжил добраться так далеко: ПАСТОРАЛЬ. Однако человек, стоящий передо мной, не выглядит обрадованным. Готов побиться об заклад… Он сильно напуган.

Тео

Мне нравится смотреть на ее голову, покоящуюся на подушке. Твердый белый овал с каскадом каштановых волос, низвергающимся по загорелым плечам. Когда она спит, я порой не узнаю ее. Она – незнакомка в постели рядом со мной. Дышит ровно и тихо, ее грудь расширяется, как птица, сдавленная клеткой. Она – редкая диковинка, существо вымирающего вида. Женщина, которой я не заслуживаю.

В открытое окно старого фермерского дома задувает летний ветерок; в отдалении виднеется ряд раскидистых старых дубов, вставших строем вдоль границы нашей общины – линии, которую мы никогда не пересекаем.

Калла пробуждается, на левой щеке появляется милая впадинка-ямочка; жемчужные глаза – кристально чистые в утреннем свете – навевают образы, связанные с океаном: искры света, мерцающие на перекатывающейся волнами поверхности воды. Я непроизвольно подгибаю пальцы на ногах, словно погружаю ступни во влажный песок. Увы, это ощущение я могу себе лишь представить…

– Ты опять не спал ночью? – спрашивает Калла, проводя рукой по моим волосам.

Она делает это с неторопливой нежностью жены, не способной услышать мысли, бренчащие в моей черепушке: идеи, которые я никогда бы не высказал вслух, картины мест за пределами Пасторали, которые я иногда себе воображаю.

– Я думал о зиме, о снеге, – отвечаю я.

Чуждая мне маленькая ложь. Но моей жене не нравится, когда я завожу разговор о внешнем мире. Такие разговоры раздражают Каллу, она сникает, брови сдвигаются к переносице, разделяя лоб надвое заломом морщинки. Так что проще солгать. Ложь порой дается гораздо легче, чем правда.