Она опоздала. Квартира Криса и сама Карин уже находились под наблюдением Штази; худшее было впереди. Седьмого февраля за Карин пришли. Офицер Штази отвез ее в здание, где, как она предполагала, Криса удерживают после попытки побега. Сначала Карин, несмотря на офицерский эскорт, испытала чувство облегчения. Она считала, что, как бы с ней ни обошлась тайная полиция, она по крайней мере сможет увидеться с сыном или хотя бы узнать, где он находится. После этого состоялся странный двухчасовой разговор с офицерами Штази за кофе. Карин была поражена тем, как много всего им уже известно о ней и о Крисе.
Внезапно появился офицер в форме и сухо проговорил два предложения: «Госпожа Геффрой, я должен сообщить вам здесь и сейчас, что ваш сын напал на военный отряд и погиб. Вам нужен врач?» В ответ она начала кричать: «Вы убили его! Вы убили его!» Мужчины выпроводили ее из здания.
Абсурд, пережитый Карен 7 февраля, был лишь началом мучений, причиненных ей Штази. Агенты тайной полиции были убеждены, что она знала о планах сына, и всячески старались выжать из нее побольше информации. Ее бывший муж, отец Криса, бросивший семью, ни разу не связывался с ней после смерти сына; она решила, что он боялся оказаться причастным к произошедшему. Несмотря на возражения Карин, тело сына было кремировано, а ей выставили счет за процедуру. Она получила разрешение на церемонию прощания, но Штази настояло на том, чтобы все организовать, вплоть до выбора цветов, – а затем отправило ей очередной счет.
Министерство допрашивало ее пять-шесть часов в день, по три-четыре раза в неделю – и так на протяжении нескольких месяцев. Геффрой разрешалось возвращаться домой на ночь, но она знала, что находится на коротком поводке. Министерство реквизировало квартиру ее соседей, чтобы вести наблюдение за ней, а иногда просто отправляло машину с агентами, которая дежурила напротив ее дома. Она боролась как могла. Режим ГДР разрешал пожилым людям выезжать на Запад в надежде, что они не вернутся назад и станут бременем для западного здравоохранения, а не восточного. Зная об этом, Карин попросила бабушку своей подруги о помощи. Во время поездки в Западный Берлин та провезла через границу спрятанную в спичечном коробке фотографию из паспорта Криса. Ее родственник отнес фото на западную телестанцию, которая сделала репортаж, установив, что Крис стал жертвой февральской стрельбы. Для Карин это обернулось еще большей яростью Штази.
После долгого дня допросов Карин часто спрашивала себя: неужели это действительно возможно в 1989 году? Пытаясь ответить на этот вопрос, Карин, исходя из своих невольных, но многочисленных контактов с силами безопасности, в итоге пришла к выводу, что примерно у трех четвертей членов режима и его спецслужб есть некие границы, но оставшуюся четверть составляют ни в чем не сдерживающие себя отморозки, являющиеся достойными наследниками нацистов. Она понимала, что в ту ночь у Стены ее сын стал жертвой именно этой группы.
Крис Геффрой стал последним перебежчиком, которого застрелили при попытке перелезть через Стену. Однако он не был последним, кто погиб при попытке побега. В марте 1989 года еще один житель ГДР, Винфрид Фройденберг, разбился насмерть, пытаясь перелететь Стену на воздушном шаре. По перебежчикам продолжали стрелять и после происшествия с Крисом и его другом. В апреле 1989-го пограничник при свете дня выстрелил в двух неудавшихся беглецов. Один из них позже сказал, что чудом остался жив, поскольку пуля просвистела над головой; он предположил, что она должна была попасть ему промеж глаз. Двое мужчин сразу же прервали попытку побега и в результате выжили. После этого у Берлинской стены уже не стреляли, но продолжили в других точках границы. Уже 22 августа 1989 года венгерский пограничник смертельно ранил жителя ГДР Вернера Шульца, пытавшегося бежать из Венгрии вместе с женой и ребенком. Последний фатальный эпизод при попытке побега случился в ночь с 18 на 19 октября, когда еще один восточный немец, Дитмар Поммер, утонул, переплывая реку Одер в Польшу, в то время частично находившуюся под контролем «Солидарности». Словом, всего за три недели до открытия Стены восточные немцы все еще готовы были идти на смертельный риск, чтобы сбежать.
Негодование международного сообщества из-за смерти Криса Геффроя в феврале 1989 года (в изрядной мере созданное усилиями его матери, добившейся публикации за рубежом) и апрельской стрельбы, случившихся через четыре года после прихода к власти в Москве Горбачева, было столь серьезным, что даже Хонеккер понимал, как непросто ему будет ответить на вопросы об убийствах на границе. Западные немцы успели сделать фотографии апрельского инцидента, запечатлев стреляющего в беглецов пограничника с сигаретой в зубах. Внутренний отчет Штази заключает, что «враг» (по-видимому, западные политики) мог использовать эту неудачную фотографию для «дискредитации политики партии».
В апреле 1989 года Хонеккер передал Эгону Кренцу – своему соратнику по Политбюро и вероятному преемнику, – чтобы тот выдал инструкции о том, что «стрелять не следует». Вместо этого пограничникам теперь следует более эффективно предотвращать побеги за счет «новых и более глубоких траншей [и] новых и более совершенных препятствий… незаметных для противника» на Западе. Практическим следствием слов Хонеккера (то есть, какие конкретно инструкции получили пограничники, имевшие доступ к огнестрельному оружию) стало то, что пограничники теперь могли стрелять лишь в том случае, если «их собственная жизнь находится под угрозой». Впрочем, принимая во внимание методы прежних десятилетий, обеспечение этого условия не составило бы труда. А глава Штази, восьмидесятилетний Эрих Мильке, подтвердил лицемерность этих инструкций – через две недели после их распространения он выразительно сказал своим подчиненным, что применение огнестрельного оружия пограничниками «совершенно оправданно». Для убедительности он добавил: «Если собираетесь стрелять, то уж делайте это так, чтобы цель от вас не ускользнула».
На другой стороне охраняемой границы Бонн делал все возможное, чтобы помочь восточным немцам покинуть свою страну без риска быть застреленными. Западная Германия располагала соответствующими возможностями благодаря тому, что ГДР зависела от ее экономической помощи. Эта помощь чаще всего прикрывалась какой-нибудь приемлемой для Восточной Германии формулировкой (например, «транзитная сумма» – крупная сумма денег, по официальной версии предназначавшаяся для покрытия расходов лиц, пересекающих территорию ГДР), но тем не менее создавала зависимость. Бонн пользовался этим, чтобы выкручивать руки членам Политбюро, когда речь доходила до соблюдения прав человека и других проблем. Например, Бонн добился от ГДР разрешения объединяться на Западе членам семьи, часть которой осталась на Востоке вследствие разделения Германии, или вывозить политзаключенных из восточных тюрем. С 1963 по 1989 год Бонн фактически купил свободу для примерно 33 000 таких людей. В одном внутреннем документе канцелярии ФРГ, датированном февралем 1989 года, подведены итоги этой многолетней практики и указаны типичные суммы «платежей»; при этом выплаты обычно производились не наличными. Тем не менее «цены» были более-менее фиксированными: примерно 4500 западногерманских марок за человека при воссоединении семьи и 96 000 за освобождение политического заключенного. Лица, которым удалось получить убежище в западном посольстве, приносили режиму ГДР лишь 10 000 марок, что создавало для Восточной Германии дополнительный стимул не допускать людей до посольств и сажать их в тюрьму, чтобы они приносили режиму максимальную финансовую пользу. Вдобавок к этой практике в 1970 году между двумя Германиями был заключен ряд соглашений, которые, помимо прочего, позволили создать для жителей ФРГ предсказуемые способы пересечения границы между двумя Германиями. После вступления в силу этих соглашений количество сотрудников Штази удвоилось: появилось много западных гостей, за которыми требовалось наблюдать.
