Если говорить о политической элите ФРГ, то старший советник Гельмута Коля по внешнеполитическим вопросам Хорст Тельчик вместе с еще одним чиновником канцлерства Дитером Каструпом вспоминали, что их «разведслужбы совершенно все пропустили». Если бы старшие советники Коля получили информацию от оперативных сотрудников разведки ФРГ или западных стран-партнеров о том, что граница может открыться, то канцлер и его подчиненные не направились бы в тот день в Варшаву. Позже главы разведки столкнутся с критикой в свой адрес за неспособность предупредить руководство страны о готовящемся «приказе» об открытии.
Разведывательные службы западных оккупационных держав, как и их лидеры, тоже были удивлены произошедшими событиями и считали их запланированными. Благодаря разнице во времени президент Джордж Г. У. Буш в тот же день получил возможность, как он сам сказал, «поприветствовать решение руководства Восточной Германии открыть свои границы для желающих эмигрировать или путешествовать». В последующие дни то же самое сделали и другие главы мировых держав. Канцелярия премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер выпустила пресс-релиз, одобряющий принятое режимом ГДР «решение снять ограничения на зарубежные поездки». Тем временем в Западном Берлине представители британской военной администрации распределяли одеяла, палатки и места для временного жилья. Они также отправили к границе грузовики с продовольствием для организации питания многочисленных приезжих. В частной беседе Тэтчер выразила беспокойство по поводу возникшей ситуации – не из-за ее стихийности, а потому, что она могла спровоцировать всплеск национализма в Германии. Как выразился один из ее помощников, «премьер-министр была откровенно шокирована зрелищем того, как Бундестаг (парламент ФРГ) встал, чтобы хором спеть Deutschland über alles, когда объявили новости о событиях у Берлинской стены». Она явно не знала, что в 1952 году Западная Германия приняла третий – наименее противоречивый – куплет «Песни немцев» в качестве национального гимна, хотя музыка Йозефа Гайдна осталась неизменной.
Министерство иностранных дел Великобритании справедливо предположило, что Горбачев был удивлен случившимся. В субботу 11 ноября британский посол в Москве написал своему начальству, что «эти события выходят далеко за рамки политики Горбачева в Восточной Европе… Теперь перед Горбачевым встала проблема: как контролировать высвобожденные им силы. Не думаю, что русские знают, как это сделать. Отсюда – их публичное молчание». Посол ФРГ в Москве также заметил в отправленной им в Бонн телеграмме, что «никакой реакции официальных лиц или СМИ» на 9 ноября не было.
Молчание СССР действительно скрывало то смятение, которое испытывали Горбачев и его влиятельные помощники по международным делам – например, Анатолий Черняев. Они были уверены лишь в одном: если кто и принимал решение об открытии границы, то уж точно не они и не их посольство в Восточном Берлине. Теперь они сомневались, как им публично отреагировать. Черняев записал свои первые впечатления в дневнике. В целом он был разочарован, но великодушен по отношению к Горбачеву. Когда «рухнула Берлинская стена», это означало, что «закончилась целая эпоха в истории социалистической системы». В результате «остались наши “лучшие друзья”: Кастро, Чаушеску, Ким Ир Сен, ненавидящие нас яростно». Но, как заключал Черняев, «Берлинская стена – это главное», потому что ее крах символизировал «конец Ялты, финал сталинского наследия и “разгрома гитлеровской Германии” в великой войне». В удивительном падении Стены Черняев видел своего рода неожиданную победу Горбачева, который «оказался велик, потому что учуял поступь истории и помог ей выйти в естественное русло».
Горбачев волновался насчет поступи истории достаточно для того, чтобы передать Гельмуту Колю устное сообщение 10 ноября, как только канцлер прибыл в Западный Берлин. Ранее в тот же день Коль сообщил расстроенному премьер-министру Польши Тадеушу Мазовецкому, что он вынужден прервать свой визит в Польшу, чтобы ненадолго вернуться в разделенную Германию. После этого Коль и его окружение полетели в Гамбург, где пересели на американский самолет до Западного Берлина, как того требовали правила воздушных перевозок, принятые оккупационными державами. Коль хотел отправиться прямиком в Бонн, но объявление о крупном публичном мероприятии перед Шёнебергской ратушей вынудило его сперва сделать остановку в Западном Берлине.
Советский посол в ФРГ Юлий Квицинский связался с Колем и Тельчиком по телефону после их прибытия в Западный Берлин. Тельчик принял звонок в кабинете местной администрации, и Штази удалось его прослушать. Подобными проблемами отчасти и объяснялось желание канцлера поскорее оказаться в Бонне, где у него имелись более защищенные средства связи. Тельчик спросил Квицинского: «Господин посол, как там дела?» Посол ответил: «Ах, нормально. Немного суматошно». Тельчик согласился: «Это уж точно». Затем посол перешел к делу: «У вас есть карандаш?» Тельчик ответил утвердительно, и Квицинский зачитал предназначавшееся Колю сообщение Горбачева, в котором тот выражал обеспокоенность непредвиденными событиями в Берлине и просил Коля помочь проследить за тем, чтобы «не дать им стать неуправляемыми».
Записав сообщение целиком, Тельчик попрощался с советским послом, вернулся к Колю и передал ему послание, как раз когда канцлер готовился выступить на митинге перед ратушей. Он понимал, что Горбачев и его опасения – одна из приоритетных задач, но решить ее можно было только из Бонна. Коль и Тельчик вернутся в свою столицу той же ночью, но только после выступления на другом митинге в Западном Берлине, организованном для сторонников ХДС, и краткого посещения Чекпойнта Чарли, где они собственными глазами увидели продолжающиеся торжества. Но из-за острого дефицита времени они не могли медлить. Они пообещали вернуться в Польшу как можно скорее, но сначала им требовалось попасть в Бонн и сделать ряд неотложных телефонных звонков, в том числе Горбачеву, по защищенным линиям из канцлерства. Копии послания Горбачева были также отправлены главам трех западных держав в Берлине, поэтому канцлер хотел срочно скоординировать свой ответ с ними. Наконец вернувшись в Бонн, Коль почти всю ночь провел у телефона.
На следующий день Коль также поговорил с Кренцем и поздравил его с «важным решением об открытии», но вскоре после этого ему на стол положили отчет, в котором детально описывался хаос, сопровождавший открытие границы. Канцлер узнал о полном смятении восточногерманских пограничников: что им не дали четких приказов; что их реакция на пресс-конференцию была самой разной; что даже в момент открытия главных ворот на КПП Борнхольмер людей на Инвалиденштрассе еще не пропускали. В результате конфиденциального анализа был сделан вывод о том, что свобода перемещений «может оказаться скоротечной».
Хотя в подготовленном для канцлера отчете об этом не упоминалось, мэр Западного Берлина, сам того не ведая, едва не попал на Инвалиденштрассе в опасную ситуацию. Момпер провел почти всю ночь на телевидении, но на время покинул студию, чтобы открыть чрезвычайное заседание берлинского сената в 22:00, на котором, как и в его выступлениях на ТВ, основное внимание уделялось практическим вопросам, таким, как транспорт. Еще он связался с представителями западных оккупационных держав. К счастью для Момпера, большинство из них собрались вместе на вечеринке в честь пятидесятилетия командующего британским сектором, поэтому ему хватило одного телефонного звонка, чтобы поговорить с ними всеми.
Момпер вернулся на телестудию и был в эфире, когда ему принесли записку с информацией о массовом исходе людей через КПП на Борнхольмер-штрассе. Он решил, что должен съездить к Стене, и направился к переходу, которым сам чаще всего пользовался, – на Инвалиденштрассе, – думая, что сможет узнать кого-то из тамошних пограничников. Попытавшись, но не найдя на восточной стороне никого, кто смог бы объяснить ему, что происходит, Момпер обратился непосредственно к самой толпе. В 1:35 он с помощью мегафона начал призывать людей сохранять спокойствие, чтобы не затруднять движение через пограничный переход.
