Перед Лаутером и его коллегами стояла невыполнимая задача: успокоить чешское Политбюро и население ГДР, открыв границу чуть-чуть, но лишь для людей, готовых уехать навсегда, а не для тех, кто хотел просто совершить короткий вояж. Лаутер со товарищи должны были сделать это немедленно, под угрозой того, что Чехословакия закроет границу со своей стороны. Помогали Лаутеру трое коллег: Готтард Хубрих из министерства внутренних дел и Ганс-Йоахим Крюгер и Удо Лемме из министерства госбезопасности. Хубрих возглавлял отдел внутренней политики при министерстве внутренних дел и потому отвечал за обработку заявлений на эмиграцию. Крюгер занимал пост заместителя главы отдела Штази, следившего за партийной дисциплиной в министерстве внутренних дел, а Лемме отвечал за работу юридического отдела Штази. Эта группа из четырех человек уже неоднократно работала вместе по разным поводам. Как следствие, атмосфера в кабинете Лаутера, где они собрались, была вполне товарищеской – несмотря на напряжение сложившейся ситуации. Хотя находились они в здании министерства внутренних дел, все были тесно связаны со Штази: двое являлись его постоянными штатными сотрудниками, а Лаутер и Хубрих тогда или ранее были «неофициальными коллегами» отдела Штази, в котором служил Крюгер.
Они принялись за работу 9 ноября в 9 утра, проверив, что всем им дали одинаковые инструкции. Это подтвердилось. Затем Лаутер смело заявил, что он в действительности думает о полученных ими приказах, назвав их шизофреническими. Они усугубляли, а не облегчали проблему эмиграции. Вот как он сказал об этом группе: «Все, кто хочет остаться на Западе, могут уехать немедленно? Но тот, кто намерен вернуться домой и на свою работу, не имеет права на выезд?» Лаутер был уверен, что такой план попросту не сработает. Хуже того, он считал, что этот план приведет к тому, чего следовало избежать, а именно к депопуляции Восточной Германии: «Мы вынудим людей уехать из страны». Всё же не все были готовы уехать насовсем. Из приграничных регионов уже поступали отчеты о том, что уехавшие, казалось бы, навсегда восточные немцы теперь желали вернуться. Вдобавок к этому Лаутер подозревал, что принятие очередного неработоспособного закона после провала его проекта от 6 ноября усилит враждебность общества к правящему режиму.
Сомнения возникли у Лаутера вовсе не в последний момент. По-видимому, они с Хубрихом уже обсуждали их между собой и со своим руководством до начала встречи; Лаутеру эти обсуждения придали смелости, хотя формально его инструкции не изменились. Надо полагать, что его решение рискнуть и выступить с критикой приказов перед офицерами Штази вытекало из его предыдущих разговоров с начальством. Офицеры Штази, похоже, действительно позвонили в свою штаб-квартиру во время встречи, чтобы удостовериться в допустимости обсуждения подобных вопросов, но они не спорили с Лаутером, и благодаря их готовности выслушать его он, вероятно, осмелел еще больше.
Лаутер отважился ступить на совершенно неизведанную для него территорию. Он решил ослушаться приказов, пойти на шаг, «который можно сделать лишь раз за всю карьеру», как он говорил позже. Лаутер убедил троих коллег, что исполнение буквы закона будет противоречить его духу, поэтому им следует выйти за рамки полученных инструкций. Его мотивом, как он затем утверждал, была вовсе не тайная оппозиция осажденному социалистическому государству, а, напротив, верность ему. Как он впоследствии объяснял, «я не хотел переворота». Скорее то, что он с коллегами сделал 9 ноября, «было призвано, на мой взгляд и по мнению моих троих коллег, стабилизировать ситуацию». По крайней мере, признался он, «так планировалось».
Полученные этой группой инструкции были настолько конкретными, что включали даже заголовок документа, который четверым мужчинам надлежало представить, а именно – текст закона «О постоянной эмиграции граждан ГДР в ФРГ через ЧССР [Чехословацкую Социалистическую Республику]». Они сохранили заголовок, хотя он уже не соответствовал содержанию их текста. Вместо того чтобы просто убрать из проекта слова, касающиеся эмиграции, как им поручили сделать, они решили написать совершенно новый текст, который пояснял бы оба вопроса – о постоянной и о временной эмиграции. Лаутер и Хубрих даже подготовили некоторые предложения, касающиеся стиля формулировок. К концу утра, основываясь на этих предложениях и документах, принесенных на встречу товарищами по Штази, четверка подготовила новый текст, который той же ночью приведет к неожиданному открытию прохода через Берлинскую стену.
В тексте говорилось, что «следующие временные переходные правила поездок и эмиграции из ГДР в зарубежные страны будут действовать» до принятия нового закона, дата вступления которого в силу пока не определена. Также они добавили, что эти временные правила начинают действовать «немедленно», – слово, чьи последствия окажутся фатальными. Одним росчерком пера четверо бюрократов среднего звена внезапно объявили текущие правила аннулированными. Кризисная ситуация требовала крутых мер, решили они. Согласно этим временным правилам, граждане могли подавать заявления на разрешение «частных поездок в зарубежные страны» без обязательного соответствия условиям, ранее необходимым для таких поездок. Однако подача заявлений и их одобрение оставались непременными условиями.
Примечательно, что группа включила в свой текст следующее предложение: «Постоянная эмиграция возможна на всех пограничных переходах между ГДР и ФРГ, а также Берлином (Западным)». Внесение ими в текст упоминания о разделенном Берлине окажется самым судьбоносным аспектом их коллективного решения превысить свои полномочия. Лаутер позже объяснял это тем, что они не беспокоились насчет одобрения четырех держав (которые в конечном счете все еще удерживали контроль над Берлином), считая, что такими вопросами занимаются Фишер и те, кто отвечали за внешнюю политику. Дипломаты в советском посольстве пришли в ярость, узнав в тот же день, что их власть в разделенном Берлине вообще проигнорировали.
То, что эти четверо пытались поддержать, а не подорвать контроль государства, явствует из настойчивого упоминания в тексте о необходимости заявлений. Государство, а следовательно, и партия все равно имели право разрешить или запретить то или иное пересечение границы. Не важно, собирались ли граждане ГДР покинуть страну навсегда или просто хотели выпить чашку кофе на Западе, для выезда они все равно были вынуждены, как говорил Лаутер, «получить хоть какой-то штамп». Группа из четырех чиновников предположила, что при помощи процедуры рассмотрения таких заявлений режим сможет ограничить поток выезжающих. И действительно, Штази и министерство внутренних дел остаток дня составляли директивы по выдаче соответствующих штемпелей.
Четверка всерьез полагала, что им удалось справиться с порученной им сложнейшей задачей. Их текст звучал так, словно он поощрял свободу передвижения, но содержал достаточно ограничений, – он был временным, по-прежнему требовал разнообразных разрешений и не предполагал выдачи иностранной валюты – чтобы сохранить контроль над границей и предотвратить депопуляцию ГДР. Никто из них не отдавал себе отчета в том, как сильно они ошиблись и сколь далеко идущими окажутся неожиданные последствия их действий, – пока не стало слишком поздно.
Они написали черновик пресс-релиза и установили запрет на обнародование текста до следующего утра – 10 ноября в 4:00. К полудню они со всем управились и отослали бумаги своим руководителям для одобрения и передачи членам Политбюро на заседании центрального комитета. Лаутер ждал, что начальник отчитает его за то, что являлось, в сущности, несогласованной попыткой четырех бюрократов второго эшелона стабилизировать ГДР, но тот так и не позвонил. Насколько Лаутер мог судить, никто из начальства не заметил несоответствия заголовка содержанию текста. А если боссы и обратили на это внимание, то, очевидно, сошлись во мнении, что ключевой элемент – сохранение механизма контроля – обеспечен. Один старший офицер Штази, генерал Герхард Ниблинг, позже вспоминал, как он листал результат их работы и думал, что «это значительное послабление правил», но «естественно, разрешение все равно остается необходимым». По его выражению, эти четверо определенно «не сносили Стену».
