Министр внутренних дел Диккель позже сетовал на то, что заговор Кренца не оставил пространства для по-настоящему жестких действий в Лейпциге. В своем выступлении перед подчиненными 21 октября Диккель с досадой говорил о влиянии стотысячного марша на внутреннюю политику ГДР. Он сказал, что, будь его воля, он бы с радостью приехал в Лейпциг и лично избил демонстрантов до состояния такого бесформенного месива, что «на них бы никакой пиджак не налез», подчеркнув, что «в 1953 году именно я отдавал приказы здесь, в Берлине» во время подавления восстания. Но при Кренце, как уже догадался Диккель, о повторении 1953 года не могло быть и речи. Чтобы подавить инакомыслящих, партии теперь придется полагаться на тактику и интеллект.
Пока представители спецслужб Лейпцига писали официальные рапорты, Радомски и Шефке раздумывали о том, как им вынести свои нелегальные записи из башни Реформатской церкви. Им удалось остаться незамеченными на протяжении молебнов и шествия – в том числе потому, что башня располагалась с другой стороны кольцевой дороги от большого магазина и они могли наблюдать за (как они считали) агентами Штази, которые, ни от кого не прячась, снимали происходящее с его крыши. Радомски и Шефке знали, что находятся в пределах прямой видимости агентов, и не хотели привлекать их внимания. До, во время и после демонстрации они не высовывались и прикрывали красную лампочку камеры Panasonic. Когда демонстрация наконец прошла мимо, Радомски и Шефке не торопились спускаться с башни, несмотря на голубиный помет, сырость и темноту. Заполучив столь важные кадры, они не хотели в последний момент лишиться единственной видеокассеты. После окончания марша они «просидели там еще около часа» и, только убедившись, что они в безопасности, спустились.
Когда все стихло, они вернулись к Зиверсу. Так совпало, что через родственников жены на Западе Зиверс недавно купил видеомагнитофон – редкую вещь в ГДР. Зиверс с Радомски и Шефке решили посмотреть на нем кассету: увиденное впечатлило пастора. Но он понимал, что, как только запись покажут, будет нетрудно догадаться, откуда велась съемка. И действительно, после того, как ее показало западногерманское телевидение, прихожане начали спрашивать, не с башни ли их церкви были сняты эти кадры. Зиверс решил, что лучше притвориться, будто он не понимает, о чем речь. Он знал, что другой пастор церкви, Роланд Шайн, не одобрил бы его поведение. Шайн сильно переживал, что помощь демонстрантам обернется визитом вооруженных представителей спецслужб. Как не без доли сочувствия говорил Зиверс, Шайн «не одобрял ничего такого, из-за чего можно было поймать пулю».
Когда Зиверс, Радомски и Шефке смотрели пленку, вошел один из сыновей Зиверса. Вместо того чтобы прогнать его из комнаты (как он уже делал в тот день), Зиверс вдруг позволил ему остаться и присоединиться к ним. Сын был поражен тем, что видел на экране их телевизора только что закончившийся марш.
Он понял, что видео снято двумя незнакомцами. Когда оно закончилось, Радомски и Шефке, по-прежнему не называя никаких имен, упаковали оборудование и ушли. Они встретились с Купер и Шварцем в отеле «Меркур», как и планировали. Шварц вспоминал, что странным образом они чувствовали себя одновременно напряженными и расслабленными. Как он позже выразился, «в подобной ситуации ты не тратишь время на рефлексию».
Наспех перекусив, все четверо загрузились во взятый напрокат восточногерманский автомобиль, с которым скоро начались проблемы. Один из двух цилиндров двигателя не работал как следует. Они остановились у автомастерской, но, когда стало ясно, что быстро цилиндр не починить, они забеспокоились, что придется слишком долго ждать. Механик сказал им не разгоняться быстрее шестидесяти километров в час. Послушавшись его совета, они медленно направились к аэропорту Шёнефельд; всю дорогу машина страшно воняла.
Купер вспоминает, что испытала огромное облегчение, когда они притормозили на парковке аэропорта возле машины Шварца – добротно сделанной на Западе. Шварц, забрав кассету у Радомски и Шефке, уехал вместе с Купер и высадил ее у ближайшего КПП, чтобы в случае чего ее не смогли связать с доставкой видеозаписи. Он не спрашивал ее имени и не задавал вопросов о содержании кассеты. Он не хотел знать ни того ни другого, если его остановят. Тем временем Радомски и Шефке продолжили свой путь в центр Восточного Берлина. Вернув автомобиль хозяевам, Шефке залез в свою квартиру тем же путем, каким он ее покинул: через крышу.
Спрятав кассету в нижнем белье, Шварц рано утром 10 октября направился к контрольно-пропускному пункту. Благодаря решениям СБСЕ он обычно пользовался привилегией пересечения границы без личного досмотра, но в неспокойные октябрьские дни 1989-го он не был уверен, что пограничники будут соблюдать договоренности. К счастью, ему удалось пересечь границу без всяких проблем и доставить кассету Яну – так и не зная, что на ней записано. Ян отнес пленку в свой кабинет на западноберлинскую телевизионную станцию SFB.
Ян включил необработанную видеозапись бесконечного людского потока в Лейпциге и заплакал. Он вспомнил, как в начале восьмидесятых участвовал в демонстрациях в своем родном городе Йене, когда даже тридцать человек казались толпой. Остаток дня 10 октября он редактировал сюжет и удостоверился, что его будут показывать в эфире как можно чаще, ведь западноберлинские и западногерманские телеканалы можно было поймать на большей части территории ГДР. Иностранные телеканалы тоже взяли материал и распространили кадры демонстрации на весь мир. Ее увидели даже в Америке, как и надеялся Зиверс.
Это видео[18], наряду с другими записями, просочившимися позже из Лейпцига, стало сильнейшим источником мотивации для мирной революции по всей ГДР. Оно также помогло дискредитировать правящий режим. Да, насилие со стороны СЕПГ было обречено на провал, но процесс ускорился благодаря освещению событий западными вещательными компаниями, которые были многим обязаны контрабандистской сети Яна. Работе таких активистов, как Хаттенхауэр, Швабе, Воннебергер и их коллеги, помогли действия хроникеров и очевидцев, включая Купер, Яна, Радомски, Шефке и Шварца. Симбиоз между протестующими и их «пресс-атташе» оказался поистине опасным для диктатуры.
Что касается Радомски и Шефке, то триумф одновременно осчастливил и расстроил их. Они добились большого успеха и в каком-то смысле взяли реванш, но мир не знал, кому он обязан снятыми кадрами. Ян упорно держал имена Радомски и Шефке в секрете – несмотря на то что к 1989 году сделанную ими видеозапись западные телеканалы покупали так охотно, что двое жителей Восточного Берлина могли получить долю от прибыли. В результате, когда крупная западногерманская телесеть ARD выдала в эфир своего вечернего новостного шоу Tagesthemen их с трудом добытую запись, ведущий новостей ошибочно назвал ее авторами итальянскую съемочную группу. Шефке испытал разочарование, когда смотрел эту передачу у себя дома в Восточном Берлине. С одной стороны, он и так уже находился под пристальным наблюдением Штази и не желал усиливать его – и тем более быть арестованным. С другой стороны, ему хотелось признания. «Это точно не сделало нас знаменитыми», – подумал Шефке, когда их работу приписали итальянцам. Этот тридцатилетний мужчина не отказался бы от возможности похвастаться при случае, «покрасоваться перед женщинами», честно ответив на вопрос «Чем ты занимаешься?», а не мямлить что-то о безработице. «Женщину не зацепить признанием о том, что ты безработный. Мы выглядели неудачниками. А нам хотелось рассказывать девушкам, какие мы классные парни».
Ян переживал из-за того, что Радомски и Шефке изматывают напряженная работа, нескончаемые допросы, страх тюремного заключения и вдобавок отсутствие какого-либо признания. Все это их уже порядком достало. Они настолько беспокоились за свои жизни, что сняли короткие ролики друг про друга и отправили их Яну на случай, если они вдруг исчезнут. Ян переживал, что Радомски и Шефке могут попытаться нелегально покинуть ГДР, и поэтому сказал им не торопиться. После Лейпцига крупных перемен оставалось ждать недолго, утверждал Ян.
