О том, что лето было на земле.

Свой прежний блеск утратили цветы,

Но сохранили душу красоты.

(Сонет 5)

Конечно, стихотворение Маршака прелестно, и, конечно, критиковать легко, а вот попробуй переведи! Спасибо Маршаку уже и за то, что он первый в русской поэзии донес до нас хотя бы эту самую эссенцию, хотя бы напоминание о красоте. Но не говорить о том, что отделяет его изящные, легкие, плавные стихи от причудливых, порой корявых фантасмагорий Шекспира, мы сегодня не вправе.

И я вполне представляю себе, что, возьмись за эти переводы, скажем, Цветаева, она прильнула бы именно к сумбурному, непонятному, взвихренному Шекспиру и создала бы нечто совсем иное, вероятно менее логичное, но, может быть, более эмоциональное и страстное.

Так или иначе, совершенно очевидно, что переводы Маршака, каким бы они сами по себе ни были ценным вкладом в русскую поэзию и как бы хорошо ни передавали отдельные стороны шекспировского творчества, оставляют еще много места для работы других переводчиков.

И здесь мы подошли к своей собственной проблеме, к своим собственным мукам и собственному бессилию.

Я прочел подряд несколько томов последнего издания Шекспира. Высказываться о нем подробно мне, как участнику этого издания, не к лицу. Но все же несколько слов я скажу.

Все издание сделано очень культурно. Быть может, шекспироведы найдут какие-то недостатки в аппарате, какие-то отдельные смысловые ошибки, но мне все это в глаза не бросилось. Некоторые переводы попросту очень хороши, мне, например, понравился "Макбет" Корнеева, три пьесы, переведенные Донским. И все-таки, когда читаешь все подряд, возникает чувство глубокой неудовлетворенности, причем я отношу это и к своим собственным переводам. Уж слишком все это у нас аккуратно, слишком чисто прибрано и подметено.

Шекспир был величайшим гением, но ведь это был в каком-то смысле гениальный варвар. С простодушием и смелостью варвара он изобретал новые слова, соединял несоединимое, придумывал дикие, ни с чем несообразные метафоры для выражения самых обыкновенных вещей. И в этой стихийной силе языкотворчества и образотворчества не имел себе равных.

Чувствуется ли все это в наших переводах?

Шекспироведы потратили немало сил, ума, таланта и изобретательности, чтобы разъяснить у Шекспира темные места. Спасибо им за это, и, конечно, ни один современный переводчик без науки о Шекспире обойтись не может. Но темноты темнотам рознь. В поэзии бывает и темнота внезапного озарения, логически не подготовленного всплеска вдохновения, и поэтому переводчик вовсе не в каждой строке должен быть шекспироведом. Вообразите, что получилось бы, если бы иностранный переводчик переложил на язык классической ясности и простоты все темные места Пастернака, или Хлебникова, или той же Марины Цветаевой.

В английских словарях попадаются слова, которым даже не дается никакого объяснения и сказано только, что они изобретены Шекспиром. А в наших переводах много ли найдется изобретенных нами слов?

Я читал исследование одного английского ученого о сравнительном количестве слов, которыми пользуются разные говорящие твари. Он начинает с животных, принимая за слово каждый звук, отличающийся чем-либо от других издаваемых этим животным звуков. И получается, что у человекообразной обезьяны, скажем у гориллы, 119 слов. Крестьянин Южного Уэльса обходится 2500 словами. Человек, окончивший философский факультет Оксфордского университета, употребляет в среднем 7-8 тысяч слов.

Я не смог, к сожалению, навести точную справку, но, помнится, я читал где-то, что разрыв между языком крупнейших поэтов мира и языком Шекспира составляет чуть ли не 5 или 6 тысяч слов.

Шесть тысяч слов! Но ведь это же целый оксфордский студент!

Можем ли мы похвастать тем, что наши переводы отличаются таким же словесным богатством? Если говорить о том, какие задачи стоят теперь перед нами, то эта, по-моему, самая главная.

Я не удивлюсь, если мне скажут, что переводчикам из братских республик легче справиться с этой задачей, чем нам. Русские переводчики слишком отягощены литературной традицией, нам труднее ломать устоявшиеся словосочетания. Русский литературный язык дальше отошел от народной основы, чем, например, украинский и белорусский. Тем не менее и для нас эта задача отнюдь не является непреодолимой.

Мы, безусловно, будем уточнять какие-то детали, какие-то строчки будут получаться лучше, чем у предшественников; какие-то пьесы, например те, что печатаются в переводе Щепкиной-Куперник, будут переведены более современным и более крепким стихом.

Но все эти улучшения не изменят существо дела, пока не явится поэт, который переведет Шекспира заново, тем свежим, безудержным, буйным и многоцветным языком, которым писал великий Вильям.