— Как вам нравятся мои серые? — осведомилась Генриетта, гладя правую лошадку, которая норовисто вскидывала голову, рыла землю копытом, показывая, что с ней не так-то легко справиться. — Это Эгмонт, а другой — Паслен.

Заслышав свою кличку, Паслен фыркнул и затанцевал так, что звякнула упряжь.

— Ну не красавцы ли? К сожалению, пришлось долго отучать их от несчастной привычки нестись во весь опор, из-за которой никто из моих родных не желает меня сопровождать.

— Они братья?

— Да, от Голубой, дочери Чуда, если вас интересуют подобные вещи.

— Не особенно, — покачал головой Дарби, улыбаясь. Алые колеса были обведены темно-синей каймой. Сам экипаж тоже был алым с серебряной отделкой. — Вы купили коляску у Берча?

— Совершенно верно.

— Видите ли, я приобрел точно такой же прошлым летом. Если я припоминаю, вы могли бы выбрать алую ткань с бахромой.

Сиденье было обито скромной коричневой тканью.

— Мне показалось, что и без того общий эффект чересчур пышен, — призналась она, блестя глазами. — А вы? Выбрали алый цвет, мистер Дарби?

— С золотыми кружевами и бахромой, — ухмыльнулся он.

— Вы так пристрастны к коляскам?

— А вы посчитаете меня крайне жалким спортсменом, если я повторю «не особенно»?

— Решительно, — засмеялась Генриетта. — Те достойные джентльмены, которые вчера рассуждали с вами об орошении, не одобрили бы такого отношения к спорту.

И тут она сделала ошибку, встретившись с ним глазами. В них плясало такое лукавство, что она мгновенно забыла о зажатой в руке узде Эгмонта. Конь немедленно этим воспользовался, вскинув голову и встав на дыбы, как плохо воспитанная скотина.

Но для человека, который, казалось, лениво обозревал коляску, Дарби оказался на редкость проворен и молниеносно усмирил лошадь, чем заслужил одобрительную улыбку Джема.

— Сто раз твердил вам, миледи, — пожурил он Генриетту с фамильярностью старого слуги, — эти животины слишком норовисты, чтобы гладить их, как амбарных котов!

— Вы абсолютно правы, — пробормотала она извиняющимся тоном. — Я так хотела похвастаться Эгмонтом, что забыла о его характере.

Обойдя коня, она направилась к передку. И только сейчас Дарби с изумлением заметил, что она слегка хромает. Была ли ее походка такой же неровной, когда они впервые встретились? Он не помнил.

— Помочь вам сесть? — спросил он.

— Нет, спасибо. Мы с Джемом ездим вместе с тех пор, как мне подарили первую тележку с пони, и он привык помогать мне.

Джем легко подхватил свою миниатюрную хозяйку, усадил на место кучера и, дождавшись, пока она расправит юбки, подал длинный кнут.

— Эти лошади довольно резвые, мистер Дарби. Надеюсь, вы не возражаете против быстрой езды?

— Нисколько, — ответил он, садясь рядом.

Но уже через минуту не был так уверен в своем ответе. Либо кони застоялись, либо происходили из конюшен самого сатаны. Они дружно сорвались с места и вылетели на дорогу.

Неудивительно, что Генриетта хромает! Чудо еще, что она вообще жива! Но ее ничуть не волновало, что кони точно обезумели. Она спокойно орудовала кнутом, словно правила смирным пони.

И только когда они помчались по большой дороге, Дарби сообразил, что на лице его застыла дурацкая улыбка. Еще немного — и шляпу сорвет ветер, поэтому он ее снял. Волосы вырвались из ленты, которой были стянуты, и он заранее приготовился оказаться в канаве, но все равно широко улыбался.

А леди Генриетта Маклеллан? Сидела прямо, как на диване в гостиной, и управлялась с несущейся как ветер парой не хуже любого Коринфянина[4], укравшего почтовый экипаж на пари в «Уайте».

— Где, черт возьми, вы научились так править? — завопил он, перекрывая шум ветра.

Леди Генриетта повернула голову и, улыбнувшись, ловко провела коляску по самому краю делавшей поворот дороги.

— Мой отец был членом клуба «Четверка коней» и, поскольку не имел сына, научил править меня.

— Весьма необычно, — заметил Дарби.

Она слегка сбавила скорость, чтобы пропустить проезжающее ландо.

— Мой отец был одним из тех, кто подкупал кучеров дилижансов, с тем чтобы они неслись во весь опор посреди дороги, пугая всех пассажиров. Он обожал скорость. И боюсь, я унаследовала это свойство. Мои родные считают, что у меня опасная склонность рисковать по пустякам.

Дарби снова рассмеялся. Подумать только, прямо-таки воплощение чинности и чопорности, в шляпке и перчатках, и наклонности истинного повесы!

Генриетта пустила коней шагом.

— Мы приближаемся к Лимпли-Стоук, — объяснила она, — а в деревне не любят неожиданностей. Некоторые здешние обитатели так узколобы в своих суждениях о том, что должна и чего не должна делать женщина! Обычно я оставляю коляску с Джемом за пределами деревни.

— По-моему, вы упомянули, что не слишком ловки в спорте, леди Генриетта, — заметил Дарби, желая, чтобы она взглянула на него.

Они достигли окрестностей деревни, где дорога сужалась и начинался участок, вымощенный брусчаткой. Генриетта остановила коней.

— Уверяю, все обычные игры — не для меня.

— Никогда не пробовали стрелять из лука?

— Пробовала, — усмехнулась она. — Но ничего не вышло. Окажись вы в этот момент рядом, наверняка испугались бы за свою жизнь.

— Очевидно, предполагается, что сейчас мне не стоит бояться за свою жизнь, — хмыкнул он.

Мимо стоявшей коляски проследовал дорожный экипаж в сопровождении фургонов, нагруженных сундуками и ящиками. Дарби оглянулся на грума Генриетты и кивнул.

Джем подмигнул ему и спросил:

— Мне взять под уздцы лошадей, миледи?

— Да, Джем, — согласилась Генриетта.

Дарби проворно спрыгнул на землю, подошел к Генриетте и протянул руки:

— Позвольте?

По мнению Генриетты, на этот раз его улыбка была поистине дьявольской. Он стоял в луче солнечного света. Золотисто-каштановые волосы беспорядочной копной обрамляли лицо, и это выражение его глаз!

Но ничего не поделать: сама она не сумеет спуститься с высокого сиденья. Джему или кому-то другому придется снять ее.

Она подалась вперед и легко положила руки ему на плечи.

— Вы очень любезны, сэр.

Его лицо было совсем близко. Он сжал ее талию, и Генриетта вздрогнула. Стоит ей залюбоваться смешливыми морщинками-лучиками вокруг глаз, и она теряет голову.

— В чем дело? — невольно выпалила она, немедленно пожалев о вопросе. Но многолетняя привычка высказывать все, что думает, на этот раз подвела ее.

Дарби медленно опустил ее на землю, но не отнял рук, что само по себе было непростительным нарушением этикета и ужасным неприличием. Жар ощущался даже сквозь ротонду.

— Вы это о чем? — осведомился он.

— Почему вы так смотрите на меня?

— Полагаю, — тихо и хрипловато ответил он, — что пытаюсь оценить вашу ловкость в физических видах спорта, леди Генриетта.

Генриетта тихо охнула. Такой откровенности она не ожидала, тем более что отлично понимала смысл его взгляда.

Он смотрел так, словно был голоден. Умирал от голода и жажды.

Она увидела, как он медленно наклоняет голову, и по всем правилам должна была отодвинуться. Но вместо этого застыла на месте, как каменная статуя, и снова позволила его губам коснуться своих.

На этот раз ей было сложнее думать связно. Прежде всего он по-прежнему сжимал ее талию так властно, будто она была его собственностью.

Его губы были жестче и требовательнее. Поцелуй — менее нежным. Менее почтительным. А его язык! Она определенно решила протестовать, как только голова немного прояснится.

Дарби никогда не трудился облекать мысли в слова, когда находился в тисках желания, поэтому его подобные тонкости не терзали. Бог знает почему он вздумал поцеловать упрямую особу, способную мчаться по проселочной дороге так, словно за ней гнались демоны, и выкладывать напрямик все, что ей приходило в голову.

Но что случилось, то случилось. Его порыв уже не остановить.