Это первый раз с тех пор, как я проснулась, как снова стала чем-то похожим на человека, когда я столкнулась с ним.

Я медленно и целеустремленно повернулась.

В какой-то момент он отодвинулся, как будто понял, что я собираюсь посмотреть на него, как будто он и сам боялся прямой близости. Но, кажется, все это притворство.

Или я слишком много думаю? Или недостаточно?

Он был суровым, резким на фоне белых стен, белого ковра и поразительной трагической красоты вокруг.

Он во всем черном, под стать его душе. Еще один костюм. Искусно скроенный. Прожив в его доме около двух недель, не считая время, проведенное без сознания, я предположила, что всё, чем он владеет, должно быть только самого высокого качества.

Он окружил себя роскошью. Красотой.

Напрашивался вопрос: почему я здесь, среди всего этого? Я не была роскошной или красивой. Я была грубой и полной противоположностью этим вещам.

— Что это за место? — спросила я его ледяные глаза.

Он ответил не сразу и даже не через несколько мгновений. Мы подвисли во времени, как существа на стенах, окружающих нас.

— Ты уверена, что именно этот вопрос хочешь задать? — сказал он наконец.

Я моргнула. Что-то начало трескаться под слоями льда, которые он создал своим присутствием. Что-то раскаленное добела.

Гнев.

Чистый, неподдельный гнев.

— Ты совершил ошибку, не убив меня, — выплюнула я, мое внимание переключилось с комнаты на более насущную ситуацию.

Он холодно посмотрел на меня.

— Это не вопрос, — он долго выдерживал мой взгляд, прежде чем ответить. С другой стороны, такая скудная вещь, как взгляд от чего-то столь жалкого, как я, точно не испугал бы этого человека. — Может быть, — согласился он наконец.

Я усмехнулась его невозмутимому виду. Ненавижу его.

— Какое еще к черту «может быть»? — заорала я. — Если ты не заметил, у меня больше нет сил на это дерьмо, — я помахала руками вверх и вниз по телу, как будто это показывало трещины в моей психике снаружи.

Не то чтобы он этого не видел. Он был свидетелем моего психического срыва, видел каждую уродливую часть меня. Еще он был причиной всего этого.

Он не двигался.

— Я заметил. Я все замечаю, Элизабет.

Я рассмеялась. Звук был холодным и уродливым, но каким-то образом подходил к этой комнате тошнотворной красоты.

— О да, — прошипела я. — Ты все замечаешь. Ты знаешь все о боли, страдании, смерти и уродстве, а значит, ты знаешь все обо мне, верно? Потому что я полностью состою из этих терминов.

На этот раз я жестикулирую более яростно.

— Может быть, именно поэтому ты не убил меня, — сказала я, решив, что мне почудился блеск в его глазах, который последовал за моими словами.

Это означало бы реакцию. Или эмоции.

— Меня не интересует, зачем я здесь, — солгала я. — Важно то, что я здесь. Хорошо это или плохо, но я теперь постоянный житель твоего маленького мавзолея. Мое уродство означает, что я не могу уйти, если только ты не захочешь меня выбросить на какой-нибудь дороге.

Я посмотрела на него.

— И я уверена, что это приходило тебе в голову раз или два. Но поскольку ты все это знаешь, то понимаешь, это - все равно что всадить пулю мне в голову. Итак, мы возвращаемся к нашей первоначальной проблеме. Ты ведь спас девушку, верно? Может быть, для того, чтобы на твоей полуночной душе осталась хоть одна маленькая светлая отметина, не знаю. Мне все равно, — еще одна ложь. — Но причина не имеет значения, ведь то мгновенное решение, которое ты принял в темноте той ночью, имеет необратимые последствия. Ты сам выбрал для меня жизнь.

Я втянула в себя воздух, полный битого стекла, излияния моей боли, моего отчаяния, моей правды. Кроме того, это было самое большое количество слов, которые я произносила за последние недели, и у меня пересохло в горле.

До сих пор я никогда не кричала.

По целому ряду причин. Во-первых, мамины правила приличного поведения запрещали такие безудержные взрывы эмоций.

Во-вторых, кричать было бессмысленно. В моей семье, в моем браке, в моей жизни. Крик во всю глотку ничего не даст. Крик привлекает внимание, помощь, спасение. На такую роскошь я никогда не надеялась.

Крик не дал мне ни помощи, ни спасения. Но я привлекала к себе внимание. От человека, который видел, как я кралась по дому, который пришел на встречу с моим отцом.

Для отца я была объектом, чем-то, что можно было отдать. Деловой услугой. И сказать «нет» одному из крупнейших торговцев оружием в стране - верная смерть. Мой отец был очень привязан к выживанию, поэтому он без угрызений совести обменял мою жизнь на свою.

Потребовалось время, чтобы все решить, спланировать. Мой отец был скрупулезен в планировании. Не потому, что я была его младшей дочерью, и он беспокоился о моей судьбе. Нет, потому что это было важно для него. Это должно было случиться. Даже несмотря на то, что он слышал о намерениях моего мужа. Его бывшие жены похоронены в неглубоких могилах.

«За что ты так со мной» не помогало - ему просто было все равно. И маме тоже. Ни братьям, ни сестрам. Все они принадлежали к одной и той же хладнокровной династии.

Я не кричала ни на одном этапе того процесса. Ни когда отец сообщил мне о моей судьбе. Ни после первой встречи с Кристофером, когда он потряс мою душу безудержной жестокостью в глазах. Ни в день свадьбы. Даже не в ужасную брачную ночь. Или много ужасных ночей и дней. Ни даже в тот день, когда я потеряла дочь.

Или в тот день, когда Кристофер буквально вышвырнул меня на улицу.

Слова меня ранили и калечили, но я ничего никогда не говорила в ответ.

До сих пор.

Перед моим убийцей, в окружении его прекрасных трупов.

Мои крики не даруют мне от него спасения. Я не искала спасения. В конце концов, кто ищет помощи у проклятых? Да и он не собирался мне помогать. Самое близкое похожее на помощь, что он сделал (я подозревала, что это единственный раз в его жизни), - он не убил меня. И даже это еще может изменится. Я подозревала, что моя смерть все еще давит ему на душу.

Но я привлекла к себе какое-то внимание.

Что-то такое тяжелое, что могло соперничать с тяжестью неба, с моей печалью.

Он просачивался в каждую часть меня. Его взгляд, каждый дюйм его тела был сосредоточен на мне. Лился на меня. В меня.

Это внимание было кисло-сладким. Это не было жестокостью моего бывшего мужа и его садизмом. Это было что-то из той же участи, но не такое раскованное.

— Ничто не вечно, — сказал он. — Даже смерть, — он оглядел комнату. — Все мы в конце концов увядаем и разлагаемся. Всё становится ничем.

А потом он повернулся и вышел.

========== Глава 7 ==========

Оливер

Он наблюдал за ней.

Он подозревал, что она знает. Может быть, он лично наблюдал за ней, а может и нет. Но он знал, что она чувствует на себе чужие взгляды. По утрам он сидел перед экранами системы безопасности, наблюдая, как она время от времени выходит к завтраку.

Для многих людей это, возможно, было нормой. Неупорядоченных людей. Те, кто просыпался утром в разное время, естественно. Люди, которые не были прикованы к графику и не позволяли природе будить их.

Природа подвела Элизабет. Ужасно. Оливеру не нужно было знать подробности, чтобы понять это. Поэтому она справилась с этим, восстав против каждой грани человеческой природы. Потребности в человеческом контакте. Потребности чувствовать солнечный свет на коже, дышать свежим воздухом, несомым ветром. Дышать вообще.

Она контролировала все, что могла, то есть, ничто.

И все же она цеплялась за рутину. Неистово.

Он подозревал, что это было единственное, что заставляло ее функционировать. Это и его смертельная угроза. Хотя это не было угрозой. Если бы она не встала с постели, если бы не восстановила остатки сил, он бы убил ее. Ему бы пришлось. Он не мог больше видеть ее в таком состоянии.

Он все еще не мог понять, было ли то, что она встала с постели, лучшим или худшим для них обоих.