— Ничего страшного. Потому что ты права. Но не думай, что мне повезло, потому что это не так. Я… — Она с трудом подыскивает слово, затем кривит губы. — Дефективная.

— Ты не дефективная.

Затем Слоан в не характерно мрачной для нее манере говорит:

— Мне не хватает той значимой части, которая заставляет людей влюбляться. Я единственная девушка, о которой я когда-либо слышала, которая закатывает глаза слыша песни о любви и ненавидит, когда парни привязываются к ней, и предпочла бы присутствовать на похоронах, а не на свадьбе.

— Это правда, ты в основном такая. Но ты все еще не дефективная. Говорю тебе, ты просто еще не встретила того самого, которого должна встретить.

Слоан смерила меня взглядом.

— А я тебе тут втираю, что не могу влюбиться, если что.

— Ты преувеличиваешь.

— Я не преувеличиваю. Я буквально неспособна на это. Мой мозг так не работает. Это как с математикой. Быстро, ответь: сколько будет девять на двенадцать?

После минутного сильного умственного напряжения я говорю:

— Хорошо, значит, ты не можешь влюбиться.

— Понимаешь? Насколько это удручающе?

—  По крайней мере, ты можешь удвоить количество ингредиентов в рецепте. В последний раз, когда я готовила банановые кексы, мне пришлось позвонить маме, чтобы выяснить, как удвоить две трети чашки муки.

На мгновение мы делим дружеское, подавленное молчание на двоих, затем Слоан оживляется.

— Я знаю, что нам сейчас нужно!

— Если ты сейчас скажешь «член», я за себя не ручаюсь.

Она игнорирует мое замечание.

— Пицца. Никто не может быть грустным, когда он поглощает сырный, мясистый кусочек пиццы.

— Звучит довольно аппетитно.

Изучая мое мрачное выражение лица, Слоан приподнимает брови.

— Ну и дела, не слишком перевозбуждайся. А-то кто теперь из нас эмо-клоун?

— Просто подумала… что, если мы закончим как две раздражительные одинокие старушки, живущие вместе, когда нам исполнится восемьдесят, дерущиеся из-за пульта от телевизора и кричащие соседским детям, чтобы они держались подальше от лужайки? Что, если вся эта история с любовью не должна была бы получиться ни у одной из нас, а в итоге... мы бы стали друг для друга любовью всей жизни?

Она тепло улыбается мне.

— Так и есть. Но не волнуйся, ты уедешь в закат с мафиозным Ромео. Это произойдет, даже если мне самой придется угрожать ему смертью.

Из всех случаев, когда Кейдж, вероятно, сталкивался с перспективой смерти, я не сомневаюсь, что перспектива быть убитым моей лучшей подругой оказалась бы страшнее всего.

Задыхаясь от переполняющих меня чувств, я говорю:

— Я так рада, что ты вернулась.

Поднявшись из-за стола, Слоан направляется к ящику у плиты, где я храню меню блюд на вынос.

— Я тоже. Но ты можешь передумать, когда я закажу пиццу с корочкой из капусты.

— Даже звучит отвратительно.

— С корочкой из цветной капусты.

— Что за приманка и подмена! Это претит самому понятию пиццы. Почему бы не сделать салат, ради всего святого?

— Потому что я ела салат на обед.

— Не сомневаюсь. Твоя зависимость от овощей вышла из-под контроля.

Держа меню в одной руке, другой Слоан набирает номер ресторана.

— То, что родители называли тебя «обезьянкой» все твое детство, оставило на тебе неизгладимый след, сестренка. До сих пор разбираюсь с последствиями.

Я встаю и обнимаю Слоан сзади, кладу голову ей на плечо, пока она заказывает пиццу с капустой и сверху с цветной капустой.

Я знаю, что это будет ужасно.

Но я все равно съем ее.

Кейдж – не единственный, ради кого я делаю что-то смертельно опасное.

Укол в сердце моментально заставляет меня начать скучать по нему так сильно, что у меня перехватывает дыхание. Пока Слоан зачитывает номер своей кредитной карты в пиццерии, я достаю из кармана телефон и отправляю Кейджу сообщение, затем допиваю свой бокал вина и наливаю еще один, стараясь не думать о том, чем он может быть занят прямо сейчас.

Что бы это ни было, это не связано со мной.

И, вероятно, это что-то не совсем законное.

Кейдж

Когда приходит сообщение, я стою посреди холодного склада в Нижнем Ист-Сайде, окруженный девятнадцатью вооруженными до зубов и смертельно опасными русскими.

Надеюсь, это от моей девочки. Мне требуется что-то по-настоящему хорошее сегодня вечером.

Не обращая внимания на звон во внутреннем кармане пальто, я продолжаю.

— Немедленно обрубите все. Ничто не проходит, если это не наше. Порты, границы, входящие рейсы и регулярные перевозки отовсюду и везде. Я хочу, чтобы они почувствовали давление. Сделайте невозможным для них ведение бизнеса. Когда денежные потоки прекратятся, они будут более сговорчивы и назначат новую встречу. Тогда мы пустим молоток в ход. Доведите до сведения всех ваших капитанов и солдат, что мы находимся в состоянии войны. Правила мирного времени отменены.

Я смотрю на каждого парня в этом круге по очереди. Все они смертоносны. Все они преданы. Каждый из них готов убить или умереть, в зависимости от того, что я им прикажу.

Несмотря на то, что приказы исходят от Макса, я тот, кто их отдает. Руки и уста короля, я правлю в его отсутствие.

А правлю я железным кулаком.

— То, что произошло в канун Рождества, – это сигнал к действиям. Наши партнерские отношения с другими семьями шли слишком гладко. Они вконец осмелели. Пришло время напомнить им, кто мы такие и почему мы здесь главные.

Я обращаю свое внимание на одного из парней, стоящих напротив меня. Он крепкий, с бритой головой и шрамом, идущим от левой брови до челюсти. Глава Чикагской братвы, он неизменно предан нам. И не менее злобен.

— Павел, к тебе направляется большая партия скота Асифа. Проследи, чтобы он прибыл вовремя.

Он кивает, ему не нужно объяснять, что коровы, которых он собирается угнать, имеют до ста фунтов кокаина Асифа, тщательно упакованного в их кишечнике.

Я обращаюсь к другому члену круга, пожилому мужчине с длинной бородой, безумными глазами и обесцвеченными зубами. Его настоящее имя Олег, но все называют его Каннибалом из-за его пристрастия вскрывать грудную клетку каждого убитого им человека и откусывать по кусочку их окровавленных сердец.

В лицо его, конечно, так не называют.

Никто из нас не настолько глуп.

— Олег, контейнеры Чжоу прибудут в доки Майами завтра вечером. Полиция должна добраться туда первой.

— Я бы хотел оставить одну из девушек себе.

Мужчины по кругу обмениваются взглядами, но я не отрываю взгляда от развратного лица Олега.

— Нет. Мы не трогаем товар.

— Павел оставит себе кокаин! А что получу я?

— Продолжишь дышать. Только попробуй ослушаться меня, и ты тут же потеряешь это право.

Олег скалит зубы, шипит. Но я знаю, что он хочет остаться главой семьи Майами больше, чем иметь при себе одну из похищенных девушек в контейнере, так что у нас не будет проблем. Я продолжаю.

— Иван, у Родригеса дюжина наркокурьеров на рейсе в Лос-Анджелес из Мехико. Я расскажу тебе подробности. Забери их, как только они пройдут таможню.

— А после того, как мы извлечем продукт?

Он хочет знать, что делать с телами.

— Убедись, что Родригес увидит своих мертвых наркокурьеров в вечерних новостях.

Все хихикают. Им не только нравится идея разозлить высокомерного главу картеля Синалоа, но и не терпится увидеть, какое гротескное зрелище устроит Иван с телами.

В этом отношении у него репутация творческого человека.

— Александр.

— Да, Пахан?

Я замолкаю, застигнутый врасплох этим почтительным обращением.

Все остальные тоже удивлены, стоят, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая друг на друга, ожидая, как я отреагирую на это обращение.

Однако выбора нет. Пока Макс жив, я не Пахан, «большой босс». Именно поэтому он и провоцирует.

Я ясно дам понять, что я не предан нашему лидеру и намерен сам занять трон, если среагирую на ошибку Александра.