– Придется брить, – заключила она.

Но папа попытался ее переубедить:

– Девочку? Брить? Да ты что…

– А есть другие варианты?

– Я слышал, бывают специальные средства…

Мама махнула рукой, не дослушав его:

– Они кучу денег стоят, проще побрить! Да и что такого? Маленькая еще, не должно быть принципиально!

Мне было почти тринадцать лет, мои одноклассницы начинали пользоваться косметикой и самостоятельно подбирать одежду за пределами школы, а моя мама считала, что прийти в такой период жизни лысой в школу – неплохая идея.

Я не отличался от большинства: я тоже все время думал о своей внешности. Пока другие девочки подбирали одежду и подходящий тон консилера, я пытался разгадать, что мне сделать, как мне стать хоть немного таким же, как они? Как мне встроить в свою личность это желание носить платья и подбирать помаду к туфлям, что мне нужно сделать со своей головой, как ее вывернуть, чтобы вписаться в это странное общество? И каково это вообще – так идеально вписываться в него, будто деталь мозаики нашла свое место?

Мои волосы медленно падали на газету, заранее расстеленную на полу. Длинные пряди – одна за другой, бесконечное количество волос. Где я взял столько времени, чтобы отрастить их так много?

В какой-то момент я перестал видеть газету, она расплылась перед моими глазами из-за слез. Мое отражение в зеркале тоже растеклось, но оно и к лучшему. Я не хотел себя видеть. Я гомункул. Чучело. Не зря «Чучело» было моей любимой книгой, я узнавал там себя каждый раз, когда ее перечитывал. Это единственная книга обо мне. О других девочках пишут сказки про Рапунцель, Золушек и Белоснежек, а про меня – «Чучело». Такова жизнь.

«Я не хочу быть собой», – мысленно произнес я. И, зажмурившись, прокричал внутри себя сотни раз: «Я не хочу быть собой! Я не хочу быть собой! Я не хочу быть собой!..»

Но когда открыл глаза и снова посмотрел в зеркало, это все еще был я. Лысый я. Как Лена Бессольцева перед тем, как окончательно превратиться в чучело. Мы с ней по одну сторону жизни. А фильм, кстати, дурацкий. В нем Лену играет красивая девочка с красивой улыбкой, так что все там вранье.

Всю ночь я не спал. Плакал. Думал о том, что так сильно далек от образа нормальной девочки я еще не был. А о чем, интересно, думают по ночам люди, которых не тошнит от самих себя?

Утром я встал с опухшими красными глазами. Хорошо, что был выходной.

Гордей сразу заметил, что я ревел. Спросил:

– Ты из-за волос, что ли?

Я всхлипнул:

– Ага…

– Так ведь это по плану, теперь ты как мальчик! Ты что, не рада?

– Нет… – снова всхлипнул я.

– Почему?

– Потому что я некрасивая-я-я-я! – я не удержался и снова заныл.

Гордей, кажется, выматерился шепотом, но сел рядом со мной на кровать и терпеливо разъяснил:

– Ты себя оцениваешь по девчоночьей шкале красоты! Как пацан ты выглядишь отлично!

– Но я же девочка-а-а!

– Мы же решили, что нет! То есть… – он запнулся. – Ты решила, что нет!

Я продолжал плакать, растерянно потирая свою колючую голову, и тогда Гордей решительно сказал:

– Все, щас переоденешься и увидишь, что все нормально! Снимай эту дурацкую одежду.

Я был в ночнушке с бабочками на груди, и вообще-то она мне нравилась.

Мы дождались, когда родители уйдут на службу, и я покорно открыл дверцу шкафа, спрятался за ней, как за ширмой, переоделся в одежду, выданную заранее Гордеем. Он радостно схватил меня за плечи, развернул к зеркалу и торжественно объявил:

– Вот, смотри!

Из зеркала на меня смотрел заплаканный бритый мальчик в мешковатой одежде. Я помолодел: этому мальчику трудно было дать больше десяти лет.

– Поставь ноги шире, – сказал Гордей.

– Чего?

– Мальчики, когда стоят, шире расставляют ноги.

Я сделал, как он велел. Начинался курс молодого бойца. И вот что я усвоил.

Во-первых, не реветь. Никогда не реветь. Иначе раскроют, что я девчонка, либо будут считать нюней и размазней. «Так что вытри сопли», – жестко сказал брат в завершение этого пункта.

Во-вторых, походка должна быть свободной и расхлябанной, руки лучше держать в карманах или двигать ими при ходьбе.

В-третьих, нужно привыкнуть держать челюсть в сжатом напряженном состоянии – так лучше всего будет проглядываться линия скул.

В-четвертых, нужно тренировать не только голос, но еще и использование определенных слов – «слышь, эй, ты че». Желательно почаще вставлять мат между словами.

В-пятых, необходимо научиться плеваться. Не обязательно далеко. Главное – быстро, четко, метко.

Кроме этих пунктов, нужно было запомнить массу мелочей: жать руку в знак приветствия и прощания, не разглядывать других парней дольше двух секунд, не улыбаться им без причины, не обниматься (только в крайнем случае, очень коротко и грубо похлопывая по спине) и, самое главное, не влюбляться в них.

Во время тренировки я все делал не так, и Гордей постоянно психовал.

Например, когда я сел на стул и закинул ногу на ногу, он почти закричал на меня:

– Что ты делаешь! Это выглядит по-девчачьи! – Он силой опустил мою ногу на пол. – Сидеть нужно расслабленно, колени в стороны, а вот так, как ты, делать не нужно, так делают только бабы или голубые!

От того, что он орал на меня, я начинал плакать, и он начинал орать еще больше:

– Не реви! Мужики не ревут!

– У тебя тупые игры! – закричал я в ответ. – Не хочу ничего этого делать!

– Не хочешь?! Тогда вперед, иди в свой девчачий мирок, в котором ты выглядишь как ошибка природы! Отдавай мои шмотки и иди туда, к этим размалеванным курицам в платьях!

Я смотрел на него, не решаясь двинуться с места. «Девчачий мирок» казался мне адом, но и тот, в который он меня приглашал, выглядел не лучше. Я думал, что являюсь девочкой в нулевой степени, но, что бы я ни делал, Гордей только орал, что это «по-девчачьи». Как же так получается, что я нигде не нахожу себе места?

– Мне не нравится быть парнем, – прохныкал я. – Не надо было тебя слушать!

– А что тебе нравится? Кем ты хочешь быть?

– Ничего не нравится. В этом мире все по-дурацки.

– Тогда найди себе другой мир, – хмыкнул Гордей.

Я сердито посмотрел на него: и найду. Найду. Может быть, когда-нибудь вернусь на свою планету.

– Я пришелец, – прошептал я.

– Да? А я думал, что ты мой брат.

Сказав это, Гордей вышел из комнаты, хлопнув дверью. Как будто к месту пригвоздил.

Я сразу вспомнил Иисусовы ладошки.

Из-за меня всех в классе проверили на наличие вшей. Ни у кого ничего не нашли, так что я не мог заразиться в школьном коллективе, а в других коллективах попросту не бывал. Тайна появления вшей оставалась неразгаданной, но теперь, конечно, весь класс понимал, почему я хожу в школе в белой косынке (она была частью формы, но обязательное ношение предполагалось только в церковь). Косынка ни от чего не спасала: хотя никто не видел меня лысым, ребята все равно смеялись.

А Поля Рябчик, пока мы ждали опаздывающую училку по физике, недовольно сказала:

– Теперь ты совсем как пацан.

– Они же отрастут… – попытался оправдаться я.

– Не в волосах дело. Ты все равно как пацан. Все делаешь как пацан, даже ходишь и смотришь.

– Даже дышу… – горько усмехнулся я.

– Ага, – всерьез кивнула она. – Мне, если честно, стыдно с тобой дружить, стыдно рядом ходить.

– Почему?

– Потому. А тебе не было бы стыдно, если бы рядом с тобой ходил, ну, например, бомж какой-нибудь?

– Я же не бомж.

– Да, но ты странная. – Она вдруг взяла учебник, тетради и свою сумку. – Я пересяду.

И она села за парту по диагонали от нашей – рядом с Юлей, девочкой в восьмой степени. Видимо, это означало, что мы больше не можем дружить.

После уроков, когда я продирался по коридору через галдящую толпу младшеклассиков, кто-то сзади стянул с меня косынку. Я даже не сразу понял, что произошло, а потом ощутил, как прохладно стало голове. Обернулся, а там мерзко хихикал Олег Рябинин – мальчик в десятой степени. В тринадцать лет он выглядел на шестнадцать, ростом почти метр восемьдесят, а мозгов все еще как у семилетки.