Она молчала. Её сердце разбилось на маленькие кусочки — каждый его осколок больно впивался в рёбра, причиняя такую боль, что она не могла вдохнуть. Только умоляюще смотреть — прекрати, прекрати.
Ей вдруг стала противна блондинка так, что чуть не вырвало. Её перекошенное лицо, растрёпанные волосы. А она вдруг застыла с внезапным осознанием на лице. И повернулась к рыжему мальчику — тот стоял до этого и молчал. Сдула прядь, расхохоталась и бешено сказала:
— Это она. Это она за нами следила! Я так много раз замечала! Господи, да она двинулась на тебе! Она украла твой шарф! Змея! Наверное, по ночам она думала, как подобраться к тебе и как избавиться от меня… она… я даже не знаю, что она хотела сделать со мной, Артур, понимаешь! Я это по ней вижу, она сдвинутая! Просто… отвратительно… А мы ещё пригласили её…
Отвратительно…
Только и думала, как избавиться меня… отвратительно… отвратительно…
Она застыла. Ей хотелось орать, кричать, пищать, топать ногами, сказать: «Да я никогда не думала ничего плохого! Я любила вас. Вас обоих! Прекрати, прекрати!»
«Я ведь любила вас».
Она умоляюще посмотрела на рыжего мальчика, надеясь, умоляя, призывая его понять это. Ведь… она никогда… никогда… Пожалуйста, пойми это! Пожалуйста! Она…
Ей словно воткнули нож в грудь, останавливая разом всё сердце, убивая в ней всё живое, всё, что когда-либо имело смысл, когда он с отвращением скривился:
— Что? Ты следила за мной? Зачем? — она не могла ответить — не могла говорить. Лишь видела отвращение на его лице. Он не понял. Добрый, хороший мальчик не понял. Он не был добрым! Он был не таким! Не таким! — Ты… ты украла мой шарф? Зачем? Ты больная? Ёбнутая? Не приближайся ко мне больше!
Она зашаталась. Мир снова накренился. В горле был спазм. Словно шторм поднялся вокруг и сбил её с ног так, что она не могла держаться.
Тогда, в квартире, её не столкнули в пропасть — это сделали сейчас.
Все глаза, которые принадлежали в этой комнате не ей, смотрели на неё с отвращением. И даже её глаза всегда смотрели также на отражение в зеркале — всё-таки это была она. Было то самое чудовище.
Все тормоза слетели. Она достала пистолет из сумочки и выставила его перед собой.
— Я ужасная, да? Вы считаете меня ужасной? — спросила она визгливым, срывающимся голосом. Он не принадлежал ей больше. Трясущееся в лихорадке тело ей не принадлежало. Оно, такое отвратительное, никогда ей не принадлежало. Все замолчали; на их лицах читался ужас. Это её внезапно рассмешило, и она гомерически расхохоталась, наставляя пистолет в дрожащей руке поочерёдно на каждого. Все они выпучивали глаза, замирали. А она смеялась. Перевела дуло на блондинку. — Думаешь, я такая отвратительная? Думаешь, я хотела тебя убить? — блондинка с открытым ртом замерла. В её глазах читался мёртвый ужас. А ей теперь было абсолютно всё равно. Её мир упал. Окончательно разбился вдребезги. Она открыла рот, и на её лице отразилось горестное выражение — она вспомнила рисунки. Одной рукой достала их из своего рюкзака и кинула прямо на блондинку. — Да я… я любила вас! Вы… — она не смогла выразить свою мысль звенящим, полным боли голосом, и пистолет задрожал ещё сильнее. Тишина была почти полная, лишь её громкое дыхание нарушало её. На её лбу выступил пот. В глазах стояли слёзы.
Чудовище явило себя миру, и ничего удивительного в том, что мир возненавидел его. Её собственная отвратительность липкой кожей облепило её тело, и мешало дышать. Отвратительная. Отвратительная.
Она перевела пистолет на него и громко всхлипнула. Он по-прежнему был красивым для неё. Но он с точно таким же ужасом смотрел на неё, как и все остальные; точно так же побледнел. И на дне его глаз она видела сожаление за те слова, что он сказал ей. Потому что он боялся смерти. Потому что он… обычный.
И она поняла вдруг, на голову упало что-то тяжёлое — осознание, что он был точно такой же, как все. Не лучше.
Он не был добрым.
Он не был хорошим.
И он не понял её. Её никто не понимал.
— Ты… — она снова громко всхлипнула, а потом рассмеялась. В голове ничего не осталось; лишь какая-то громкая пустота. Одновременно ничего и одновременно всё — на неё навалилось всё. Разом. Лишая дыхания. И она не могла осознать ни одно из этих чувств. Вместе они составляли какофонию ужаса. Вместе они рыдали навзрыд. В груди у неё всё сжалось. — Я ведь любила тебя. Я никогда не хотела причинить никому вреда. Я… я просто… я просто…
Артур не дышал. Глаза поехавшей на голову девчонки смотрели на него с такой безумной болью, словно он в чём-то предал её. Словно оставил умирать. А он даже не знал её.
Он закрыл глаза. Дуло её пистолета смотрело ему в лоб. Он ничего не успел осознать; лишь подумал — а рисунок у неё был красивый. Живой. Дышал чувствами. Он нравился ему.
Она снова всхлипнула. В этой нелепой комнате, полной глаз, каждые из которых смотрят на неё со страхом (и по-прежнему с отвращением — всегда, всю жизнь на неё смотрели так, а она не понимала, за что, почему, чем она заслужила это?), девчонка в сером платье держала в дрожащей руке пистолет.
Из этой хаотично сложенной кучи кожи, костей и раненых нервов чудовища торчал всего лишь человек. И он был испуган настолько, что забыл, что человек. В своём испуге он был похож на забитое животное.
Она выстрелила себе в висок.
