Через секунду я утираю слёзы и пытаюсь сосредоточенно смотреть на него. Он выпивает ещё две банки, пока взгляд его не начинает быть в расфокусе. Но всё ещё чертовски въедливый.

— Я буду айтишником. Но не потому что это модно. А потому что я хочу, — упрямо говорит он, и я улыбаюсь от этой злости в нём, от этого огня.

— У тебя, наверное, получится. Если ты знаешь, что получится, то получится.

Это всегда так работает. Когда ты допускаешь хоть сотую сомнения в себе, Вселенная начинает укладывать тебя на лопатки и пинать под рёбра. Может, у кого-то не так работает, но когда я становлюсь беспомощна…

— Как? Ты думаешь… ты никчёмна? — у него заплетается язык, потому что на пол во время нашего долгого бессмысленного и наполненного самыми разными смыслами летит уже четвёртая бутылка пива. — Да ты как… снежинка. Боже, я хочу ссать.

— Снежинка? О-о, — я смеюсь.

Снежинка. Меня будто прошибает насквозь. Маленькая, но уникальная. Особенная. Это настолько проникновенно, что на глазах выступают слёзы, и я знаю. Знаю, что больше никогда не смогу ненавидеть снег. Я буду смотреть на снежинки, которые никогда не таят в моих холодных пальцах, и вспоминать ореховые глаза.

— А ты как… Ну, не знаю, пожар, — смущённо говорю я, и он смеётся, и от его взгляда мне горячо, как в печке.

— По гороскопу стрелец.

— Кошмар, — констатирую я.

У меня перед глазами всё кружится сильнее и сильнее, как вьюга, как дурацкие певцы в белых костюмах по телеку, и да, мне тоже хочется в туалет. Меня вдруг пронзает весёлая мысль.

— Слушай, на, подарок на память.

И из пакета я достаю ракушку, купленную в дешёвом магазине сувениров. Она была для брата. В детстве я внушила ему свою любовь к морю, и теперь он тоже его любит. Он как моё маленькое продолжение.

— Че за бред? — он вертит её в длинных пальцах, а потом выгибает на меня бровь.

— Это море, — обиженно говорю я.

— О боже, ну ладно, — и великодушно кладёт в карман, закатывая глаза. — Какое твоё самое важное воспоминание за год?

— Я… ну не знаю. Это как хранить калейдоскоп. Я не помню каких-то моментов, у меня в целом есть ощущения, которые остаются как послевкусия, и я потом перекатываю их на языке.

Это слишком серьёзное и оттого пьяное ощущение — что между нами никогда бы не случилось такого разговора за пределами этого лифта. Этого момента никогда бы не случилось. За пределами этого лифта мы слишком разные, слишком неподходящие, и это чувствуется даже в разницы взглядов — его, уверенно-насмешливого, и моего, грустно-внимательного.

Но он смотрит, и я смотрю. И в головах пьяный завтык.

— Ты такая грустная, — он вдруг приближает меня к себе за подбородок, рассматривает вблизи, как испуганного котенка за шкирку. И я чуть не мяукаю. Я чувствую силу этого взгляда, как — у мелкого пацана, одержимого гормонами, но всё же отчего-то такого чувственного, что в дрожь бросает.

— Вы такая грустная, — заносчиво говорю, дергая подбородком, и он смеется. И я вижу. Вижу эти искорки в глазах. На меня давно так не смотрели. Как на кого-то красивого, и ты понимаешь этот взгляд чем-то внутренним. Чувствуешь накожно.

Мы смотрим «Голубой огонек». Иронично поздравляем друг с друга. Пьём ещё по банке пива.

— Блять, надо же желание загадать, ну вот, — удрученно и панически говорю я, когда после выступления того-самого звучат куранты. — С бумажкой.

— Будет новый способ. Просто выпьем, подумаем о желании, и скрепим это дело.

— Как скрепим?

— Думай, нет времени!

И черт, я чувствую эту детскую панику, когда ты не успеваешь написать всё, что желаешь, когда куранты бьют уже 10, а ты только её сжигаешь, и то не до конца, бросаешь в пузырящийся стакан, и еле успеваешь выпить, съедая чуть ли не весь листок.

Я закрываю глаза.

«Море. Звёзды. Выбраться из старой кожи».

Впервые настолько честное.

И, не открывая глаз, чувствую его губы на своих.

Этот поцелуй сразу ощущается чем-то волшебным и сюрреалистическим, будто я попала в параллельную Вселенную.

Столько в нашем поцелуе было одичавшего и странного, что мне было понятно — встреться мы при других обстоятельствах, задержавшись друг с другом дольше, чем на секунду, мы бы друга друга убили сверхновой.

Может, это и к лучшему, что мы больше никогда не встретимся.

Я открываю глаза и оказываюсь уже в новой реальности. Лифт снова начинает скрипеть и через секунду спускается вниз.

Новый год ощущается впервые так, будто я оказалась действительно без кожи, чтобы нарастить новую, и я могу вдохнуть.

Я думала, что он будет смотреть на меня так, будто ему это ничего не стоило — так, очередное приключение.

Но выходя из лифта, он вдруг схватывает меня за руку и въедается.

Я боюсь, что он позовёт меня с собой, потому что я бы согласилась.

И на секунду я вижу, что это могло бы произойти. У этого могло бы быть продолжение, если бы сошлись звёзды. Но я больше никогда не вернусь в этот подъезд, а он говорит лишь:

— Всё-таки поедь на море. Я загадал для тебя желание. Поймал тебе звезду. У меня обычно сбываются.

У меня такое чувство, что у меня отобрали воздух.

Я легонько улыбаюсь, глядя на его умилительно серьёзное лицо.

И обещаю в первую очередь это себе.

Хоть раз моё новогоднее желание должно сбыться. Раз мне его подарили.