Куртизаны, исчадье порока,
За позор мой вы много ли взяли?
Вы погрязли в разврате глубоко.
Не продам я честь дочери моей!
Безоружный, я боязни не знаю –
Зверем вам кровожадным явлюся!
Дочь мою я теперь защищаю!
За нее жизнь готов я отдать!
Господи, Василий Иваныч, какие куртизаны?
Куртизанки мужского рода, что ли? Такого и слова-то нет в русском языке.
Слова, может, и нет, а вот самих куртизанов полным-полно! Уж генерал-то знает, кто это такие – вон они мятутся перед его воспаленным внутренним взором, мерзкие, наглые, кривляющиеся, все эти стиляги и живаги, патлатые жуки в мерзких жабо, литературные власовцы и солженицыны, вон они сосут свои разноцветные коктейли из трубочек и пляшут, пляшут в круге бесконечном, извиваются похабно со своими порнографическими тунеядками, дергаются под вой саксофонов, под пронзительный визг рогатых электрогитар и людоедский грохот барабанов, окружая пьедестал, на котором высится она, окаянная полумонахиня-полублудница, разоблаченная, но не обезвреженная товарищем Ждановым.
Et Satan conduit le bal!
Что в переводе означает – Сатана там правит бал!
И слышит Василий Иваныч, как эта Сатана в юбке (узкой-узкой, чтоб казаться еще стройней и бесстыжей), и в окаменевшей ложноклассической шали, и с красным розаном в инфернальных волосах хохочет, как Фантомас, и говорит, измываясь надо всем, что есть святого в нашей жизни, над всем, что нам дорого:
Принесите-ка мне, звери, ваших детушек,
Я сегодня их за ужином скушаю!
И в смятении генерал думает: «Да это же никакая не Ахматова!»
Так точно, товарищ генерал!
Никакая не Ахматова!
Это – Корней Иванович. Вы же сами Анечке читали.
А с Ахматовой этой вы совсем уже сбрендили.
При чем тут, спрашивается, она?
Нет, я с нее вины не снимаю, но все-таки, Василий Иванович?
Ну не беременеют барышни от мертвых поэтесс! Понимаете?
Даже от бессмертных.
Очувствуйтесь уже, придите в себя!
Что за херомантия, в конце концов?!
Не время дурака валять и бредить –
Час мужества пробил на наших часах!
Глава третья
Вот здесь и поживем.
С. Гандлевский
Приехали.
Два солдатика, увидев черную «Волгу», как ошпаренные выскочили из КПП (один даже в панике поскользнулся и шлепнулся во весь рост, потеряв шапку и вызвав неуместный Степкин смех, пропущенный Василием Ивановичем мимо ушей без надлежащего выговора) и, суетясь, открыли железные ворота с большими приваренными красными звездами на каждой створке, и дорога пошла довольно круто вверх.
«Не могут сами сообразить песком посыпать, ни уха ни рыла не соображают. Бардак. Пока не скажешь, так и будут… Лишь бы ничего не делать…» – автоматически, без всякого энтузиазма ворчал про себя генерал.
Анечка тупо глядела на знакомые пятиэтажки из силикатного кирпича, на строящуюся крупноблочную башню с подъемным краном, на замусоленные фигурки стройбатовцев у бетономешалки, на свою школу, на щит с надписью «Пусть всегда будет солнце!» на трансформаторной будке, на Дом офицеров и еще непривычный, новенький Дом быта с магазином самообслуживания, на крыльце которого торчали умственно отсталый грузчик по кличке Гапон и местный алкаш Фрюлин. А вот и статуя Ленина с кепкой в руке и снежной тюбетейкой на голове и детская площадка с черными прутьями кустов и железной каруселью, которую тихо вращал ветер с озера, как будто какие-то невидимые и печальные призраки дошколят проводили здесь свой загробный досуг.
Солнце давно уже скрылось, все было серым-серо, неприютно и неприкаянно, и до генеральской дочки наконец дошло, что ее столичная жизнь миновала безвозвратно.
Хотя чего уж такого она забыла в этой Москве и в этой гребаной общаге?
«Волга» остановилась у самого крайнего и самого высокого (12 этажей!) дома, который так и назывался – генеральский, хотя генерал там жил всего один, а вот полковников – три, а все остальные обитатели – подполковники и майоры, даже капитаны. Ну и члены их семей, естественно.
Григоров взялся было за чемодан, но Василий Иванович угрюмо сказал:
– Не надо! – и указал сыну: – Давай тащи, чего встал?
Степка подхватил сумку и действительно тяжеленный чемодан и на полусогнутых посеменил к дому. На скамейке, как всегда, сидела старуха Маркелова.
– С приездом!
Генерал что-то буркнул, Анечка сказала:
– Спасибо. Здравствуйте.
И они вошли в подъезд.
Лифта долго не было.
– Этот балбес опять дверь не закрыл! – сказал генерал, все еще не глядя на дочь. Та молчала.
Нет, дверь Степка на сей раз закрыл, поэтому лифт все-таки приехал и привез всю семью Юдиных с истеричным пекинесом.
– Здравия желаю! Здравствуйте! Ой, Анечка! С приездом! Ой, а Бимка-то узнал, как радуется!
Да провалитесь вы пропадом, идите, идите уже, нечего тут разглядывать!
До шестого этажа лифт поднимался ужасно долго, приблизительно час, а то и три, а может, и целые сутки.
Анечка смотрела на свое тошнотворное отражение в зеркале; генерал уставился в какие-то мрачные дали, разверзающиеся, видимо, за дверью.
Ну не в лифте же, действительно, начинать следствие по особо важному делу?!
Аня вышла первая и, когда Василий Иванович двинулся за ней, гремя ключами, сказала:
– Пап, дверь. Ты забыл.
Генерал повернулся, сдержал яростное желание хлопнуть этой чертовой дверью изо всех оставшихся сил и прошипел:
– Смешно, да?
Но Анечка и не думала смеяться.
Хотя вообще-то, конечно же, смешно.
Жаль, Степка не видел.
Вошли.
Дверь в гостиную была открыта, и оба сразу же увидели накрытый стол с белой скатертью и вазой с красными яблоками, и бутылкой шампанского и хрустальным водочным графином.
И тут же раздался звонок, генерал открыл дверь.
На пороге стояла Лариса Сергеевна с противнем, накрытым полотенцем. Сзади выглядывало очкастое, улыбающееся и глупое лицо Корниенко, который крикнул:
– А вот и мы! А где наша красавица?
Бог ты мой! Василий Иваныч и забыл, что соседи тоже должны были участвовать в торжественной встрече этой бесстыдницы.
– Простите… Давайте потом… – Генерал начал оттеснять недоумевающих супругов. – Потом… Аня себя плохо чувствует… устала… перелет все-таки… простите… давайте отложим…
– А пирог? – обиженно спросила Лариса Сергеевна.
– Не надо… потом… – Генерал уже открыто и нетерпеливо выталкивал соседей, которые, кажется, так и не разглядели, почему Анечка чувствует себя настолько плохо. Дверь закрылась. Заиграл магнитофон.
– А ну вырубай к черту своих Жуков! – крикнул генерал, и томный голос Пола Маккартни, уламывающего belle Michelle, сменился тишиной.
Аня прошла в свою комнату. Да, отныне это будет снова ее комната, братца придется выселять.
