– Уж поверь мне, Осень, мужское белье не так интересно, как тебе кажется! – добродушно подначивает он.

Получилась лажа на уровне начальной школы, все хохочут. Осень открывает рот, чтобы объяснить: про белье спросил я, но Фуджита соглашается с ее предложением обсудить сюжетные наброски, и вот, пожалуйста, шанс оправдаться упущен. Я безвольно наклоняюсь влево – Осень саданула меня по правой руке, – но едва чувствую это, гадая, что думает о нашей перепалке он. Словно по собственной воле мой взгляд устремляется к Себастьяну в тот самый момент, когда он отводит глаза.

Ох уж этот яркий румянец у него на щеках…

Фуджита велит показать сюжетные наброски. Ощущение такое, что у всех остальных длиннющие, подробнейшие тексты. Бам! – Осень кладет на парту папку-скоросшиватель. За ноутбуком с двумя фразами-зачатками я даже не лезу. Вместо этого вытаскиваю и – само усердие! – хлопаю по парте стопкой пустых листов.

– Таннер, ты начнешь? – спрашивает Фуджита, впечатленный хлопком моей «рукописи».

– Ну… – начинаю я, потупившись. Только Осень видит, что передо мной чистые листы. – Общий замысел еще недоработан…

– Ничего страшного! – перебивает Фуджита. Не учитель, а воодушевление и поддержка во плоти.

– …но, думаю, роман будет… о взрослении парня… – (квира я опускаю), – который из большого города переезжает в маленький, с религиозными жителями…

– Отлично! Отлично! Я понял, что работа над сюжетом еще в процессе. Проконсультируйся у Себастьяна, обсуди с ним все ходы, договорились? – Фуджита кивает, словно консультации-обсуждения предложил я. Не пойму, он так наказывает меня или спасает в щекотливой ситуации. Фуджита переключается на других учеников. – Кто-нибудь еще желает поделиться сюжетными заготовками?

Руку поднимают все, кроме Осени. Что удивительно, ведь у нее сюжетная линия наверняка проработана тщательнее, чем у кого-либо. Наметками и набросками она занимается почти год. Но ведь она моя лучшая подруга и в этой ситуации однозначно меня спасает. Если сейчас Осень выложит свои наработки, бред, который я только что выдал, покажется полным убожеством.

Класс делится на группы – мы подкидываем друг другу идеи, подсказываем новые сюжетные ходы. Мне в напарницы достаются Джули и Маккенна. Роман Маккенны о брошенной парнем девушке, которая превращается в ведьму, чтобы отомстить своему бывшему, поэтому на обсуждение работы мы тратим минут десять, а потом скатываемся на болтовню о выпускном и разрыве МакАшера.

Скукота такая, что я отодвигаю от них стул и склоняюсь над своими листочками в надежде, что подкатит вдохновение.

Одно и то же слово я пишу раз, другой, третий.

Прово.

Прово.

Прово.

Город странный и заурядный одновременно. У меня шведские и венгерские корни, а внешность такая, что в любом другом городе страны я растворился бы в толпе, но в Прово темных волос и темных глаз достаточно, чтобы выделяться. Просто в Саут-Бэе белые представители «средней Америки» давно не составляют большинство, даже с натяжкой. А еще? Еще там не требовалось объяснять, что такое бисексуальность. С тринадцати лет я знал, что мне нравятся парни. А что мне нравятся девушки, я понял даже раньше.

Слова медленно складываются, превращаются во что-то другое – в лицо, в мысль:

Я ведь даже не знаю тебя.

Почему кажется,

Что я тебя люблю?

Немножко.

Я смотрю через плечо, опасаясь, что Осень засечет за нецелевым использованием нашего мема: я же думаю о чем-то, то есть о ком-то другом. Дыхание перехватывает, когда я замечаю, что за спиной у меня стоит Себастьян и читает мои записи.

Румяные щеки, неуверенная улыбка.

– Как идет работа над сюжетом?

Я пожимаю плечами и закрываю рукой четыре строфы свеженаписанного безумия.

– Такое ощущение, что я позади планеты всей. – У меня дрожит голос. – Я понятия не имел, что готовый сюжет нужен до начала работы. Я думал, мы здесь будем этим заниматься.

Себастьян кивает, наклоняется ко мне и тихо говорит:

– У меня сюжета пару недель не было.

Предплечья покрываются гусиной кожей. У Себастьяна интенсивный мужской запах – терпкость дезодоранта мешается с таким… трудноопределимым маскулинным ароматом.

– Правда? – удивляюсь я.

Себастьян выпрямляет спину и кивает.

– Правда. Я пришел на семинар, не представляя, что меня ждет.

– Но в итоге написал блестящий роман. – Я показываю на свой фактически пустой листок. – В один класс молния дважды подряд не бьет.

– Как знать, – говорит Себастьян и улыбается. – Когда писал роман, я чувствовал присутствие Святого Духа. Как знать, откуда придет вдохновение. Просто раскрой душу, и оно придет. – Он направляется к следующей группе, оставив меня в полном замешательстве.

Себастьян понимает – должен понимать! – что он мне нравится. Стоит ему войти в класс, мой взгляд беспомощным зайчиком скачет по его лицу, шее, груди, джинсам. Себастьян прочел мою писанину? Себастьян в курсе, что именно он меня вдохновляет? Если да, зачем приплетать Святой Дух?

Он что, играет со мной?

Осень перехватывает мой взгляд из другого конца класса и беззвучно спрашивает: «В чем дело?» – потому что вид у меня наверняка такой, будто я в уме умножаю шестизначные числа. В ответ я качаю головой и убираю руку с листочка: безумные строфы прятать больше не от кого.

Тут меня озаряет мысль – точнее, это робкий проблеск идеи, ниточка от той ночи в комнате Осени к сегодняшнему дню.

Парень-квир. Парень-мормон.

– Себастьян! – окликаю его я.

Он смотрит на меня через плечо. Как невидимой цепью, мы прикованы друг к другу взглядами. Через пару секунд он возвращается к моей парте.

Я дарю ему самую очаровательную из своих улыбок.

– Фуджита считает, что мне нужна твоя помощь.

Теперь его взгляд поддразнивает.

– А сам ты считаешь, что тебе нужна моя помощь?

– Я два предложения написал.

– Значит, нужна, – со смехом заключает Себастьян.

– Да, наверное.

Я ожидаю, что Себастьян предложит отойти к свободной парте в дальнем конце класса или встретиться в библиотеке, когда у меня появится «окно». Но он говорит то, чего я не ожидаю совершенно:

– В эти выходные у меня будет свободное время. Можно позаниматься.

От такого предложения сердце у меня пускается бешеным галопом, а классная комната словно тает в тумане.

Мысль-то, наверное, плохая. Да, я запал на Себастьяна, но вдруг, узнав получше, полюбить его не смогу?

Хотя разве для меня это не наилучший расклад? Разве не стоит пообщаться с ним вне школы и получить ответ на свой вопрос: «Могли бы мы стать как минимум друзьями?»

Господи, осторожность нужна предельная!

Себастьян сглатывает, и я завороженно смотрю, как у него ходит кадык.

– Так ты согласен? – уточняет Себастьян, заставляя меня оторвать взгляд от его шеи.

– Да, – отвечаю я и сглатываю сам. Теперь завороженно смотрит Себастьян. – В котором часу?

В субботу, когда я встаю, папа сидит на кухне за барной стойкой. Он в своей зеленой форме, а над миской с овсянкой склонился так, словно в ней скрыты величайшие тайны вселенной. Лишь приблизившись, я понимаю, что он спит.

– Папа!

Он вздрагивает, сносит миску с овсянкой со стойки, потом неловко за ней наклоняется. На табурет он усаживается, стиснув руками грудь.

– Ты меня напугал!

Я обнимаю его за плечо, сдерживая смех. Папа такой взъерошенный и растрепанный…

– Извини.

Папа накрывает мою ладонь своей. Он сидит, а я стою рядом и чувствую себя дылдой. Быть одного роста с ним так непривычно! Почему-то на внешность я весь в отца – и высоким ростом, и темными волосами, и густыми ресницами. У Хейли мамины волосы, мамина фигура, мамина дерзость.

– Ты только что вернулся?

Папа кивает и снова кладет ложечку в миску.

– Под полночь доставили мужчину с разрывом сонной артерии. Меня вызвали в операционную.