А ещё к нам по железной дороге приезжали однажды врачи. Врачи на колёсах. Их вагоны стояли в тупике, на запасной линии, позволяющей поездам сворачивать с основной магистрали. Там стояли их вагончики, и они принимали пациентов. Я помню – у сестры болел зуб, и она пошла туда на приём, и ей благополучно его вырвали. Она до сих пор вспоминает того ангела-доктора.

Так как незнакомые люди были у нас редкостью, каждая встреча с ними оставалась надолго в памяти. В этом наша прелесть и наша чуткость. Мы встречаем путника как гостя и впускаем его в сердце навсегда. Потому что незнакомые в наших краях – редкость, а если издалека – то редкость вдвойне.

А когда отправлялся пассажирский поезд снова в путь после недолгой стоянки, мы махали пассажирам за мутным вагонным окном. И они махали нам в ответ. Разве не чудо? Маленькие дети стоят на перроне, с портфелями в руках, в ожидании, когда уедет поезд, и на прощание машут незнакомым людям в окне. Они никогда не увидят друг друга снова, и всё же, и всё же что-то останется. Возможно, для кого-нибудь что-то останется. Что-то останется. В памяти. Перрон из цемента, в нём ямки и камешки, камни побольше, щебёнка, мазут. Перила железные… Вокзалы – тревожное место. Тревожное место.

Останутся в памяти встреч ожидания и слёзы прощания. Проводы в армию юношей. Встречи солдат из армии. Свадьбы весёлые. Гости родные приехали, встречайте, встречайте!.. Проводы в город в больницу на роды, проводы в город студентов. Проводы, встречи любимых. Проводы, встречи, встречи и проводы…

Почему, почему запоминаются больше проводы, чем встречи? Вы помните ваши прощания? Вы помните ваш вокзал, ваш перрон ожидания?

Вы помните, когда покидали родину, в последний раз обнявшись с родными, соседями, близкими?.. Вы помните грусть расставания? Помните? Вспомните.

И всё же, и всё же неумолимы поезда, неутомимые они, как время – его назад не повернуть, не спрыгнуть, не сойти. Судьба необратима. Теперь другие города, другие встречи. Но будет в памяти детей тот пассажир в окне, машущий им с улыбкой в ответ…

Нашей классной руководительницей с пятого по одиннадцатый класс была Карлыгаш Орынгазиевна, учительница алгебры и геометрии. За нами был закреплён кабинет математики, который находился на втором этаже новой школы. В нашем кабинете всегда было светло, уютно и чисто. В самом дальнем углу, справа от двери, между шкафом и окном стояла большая деревянная бочка с роскошным кустом гибискуса, или чайной розы, как у нас все его называли.

Карлыгаш Орынгазиевна была строгой, но в то же время чувствовалась её любовь к нам. Хотя она никогда не проявляла её открыто. Была в ней своя сдержанность, присущая ей по типу её характера. Когда ведёшь один и тот же класс до самого выпуска, невольно привыкаешь к своим ученикам. Мы были как раз её учениками.

Она приучила нас исправно дежурить: после уроков мы по очереди мыли полы в нашем кабинете. Поднимали стулья на парты, приносили ведро с водой. Мыли руками, без швабры. Серый линолеум моется легко, ещё видны на нём полосы от мокрой тряпки. Мальчишки тоже мыли полы, никаких отговорок не допускалось, отлынивать не удавалось. За чайной розой тоже мы ухаживали сами. Иначе она бы не выросла такой красавицей и не распускалась бы своими ярко-красными соцветиями с тонкой дудочкой, обсыпанной жёлтой пудрой. Жаль только, что цветы не держались долго, а скукоживались через пару дней и отпадали, уступая место новым, молодым бутонам.

В кабинете у нас стояли новые, светлые, желтовато-коричневые лакированные парты и деревянные стулья с металлическими ножками. И три больших, во всю стену, окна, из которых были видны серые крыши домов, тёмные палочки электрических столбов с натянутыми на них линиями проводов, железная дорога вдалеке и голубые кромки холмов вдали.

Там, на серовато-лиловом горизонте, сливалась бескрайняя степь с бездонным синим небом. Окна кабинета выходили на восток. Зимой было видно, как поднималось из-за серых сопок большое огненное солнце. А осенью пролетали стаи птиц, мелькая чёрными точками в вышине. Летели журавли на юг. В ноябре кружился снег за окном, укрывая белым пухом крыши домов и жёлтую выгоревшую степь. Видны дороги из окна. Вооон там приближается к станции поезд. Машин и тракторов почти не видно, лишь изредка остановится у шлагбаума перед переездом одинокий грузовик…

У окна перед школьной доской стоял учительский стол. Карлыгаш Орынгазиевна одевалась скромно, но женственно. Зачёсанные назад и свёрнутые в пучок чёрные волосы. Она любила носить платья-футляры строгого прямого покроя. Казалось, и сама она была такой же прямой, не умеющей притворяться. Была она справедливой, внимательной к каждому, излучая свое особенное спокойствие, и если ругала нас всех, то очень редко, только когда был для этого серьёзный повод.

Думаю, каждому из моих одноклассников запомнился тот день, когда в пятом классе она вызвала к доске всех девчонок и очень долго выговаривала им за то, что они поссорились чуть ли не до драки, разделившись на две враждующие друг с другом группы.

За день до этого у нас был урок физкультуры на уличном стадионе, что находился за школой. Уже не помню, как именно всё началось и из-за чего произошёл конфликт, – поругались наши две девочки друг с другом: строгая, худенькая, с чёрными длинными косичками Галия и круглолицая, большеглазая красавица Жулдызка. Произошёл раскол, остальные девочки разбились по партиям: кто за Галию, кто за Жулдызку. И как всегда бывает при этом, обзывались они и дразнились так, что мальчишки это заметили. Мы с Олей не вошли ни в одну из групп, а наблюдали за происходящим со стороны, поэтому, видимо, нас не вызвали тогда к доске. Не помню теперь, как получилось, что мальчишки рассказали об этой разборке Карлыгаш Орынгазиевне.

Расспросив у них подробности, она вызвала девчонок к доске и задавала долго один и тот же вопрос: «Кто виноват во всём этом?! Кто виноват?!» Девчонки стояли пристыженные, опустив головы.

Никто – ни мальчишки, ни девчонки – не ожидал такой её реакции. Ведь это была обычная ссора между детьми, всякое ведь бывает. «Ну, подумаешь, разделились на две группы. Все же делятся. Что в этом такого? Одна часть улицы против другой. Хотя бы по территориальному признаку. Кто к кому ближе живёт, тот и вместе…» – думалось мне тогда. Но в тот день в каждом из нас, пятиклашек, прочно осела в сознании мысль и ощущение, что ссориться и отделяться друг от друга – это плохо. Это самое ужасное, что может быть в коллективе.

«Никогда не ссорьтесь друг с другом! Кто виноват? Признавайтесь!» Этот вопрос «Кто виноват?» буквально въелся в каждого из нас тогда, как в стоящих у доски, так и в сидящих на своих местах за партами. Не по себе было от этого вопроса. От этой гнетущей, упрекающей тишины, от вида насупленных, расстроенных девчонок. От тишины, требующей ответа. Прямо сейчас. Отвечайте же. «Кто виноват во всём этом?» – «Мы все виноваты», – раздался вдруг после долгого молчания голос Галии. «Мы все виноваты», – повторили остальные. «Садитесь. И никогда не ссорьтесь больше друг с другом».

Это был, пожалуй, один из самых тяжёлых уроков в моей жизни.

Мы выросли в обществе, в котором были свои идеалы. Всё, что не соответствовало идеалам, подлежало осуждению. Нас так воспитали. Ты должен соответствовать норме. Должен дать клятву октябрёнка. Потом – клятву пионера. Твой путь, казалось, предначертан. Есть соответствующие норме, есть отклоняющиеся, они плохие и достойны осуждения. Среднего не дано.

Есть Родина, есть враг, который хочет разрушить её. Если ты учишься – должен учиться хорошо. Ты должен. Другого не дано. Почему-то нам так внушили. Так поступают хорошие. Если хочешь быть хорошей – делай так.

При всём этом меня никогда не покидало чувство, что что-то в этом не так. Когда однажды на линейке выставили некоторых старшеклассниц перед всей школой за то, что они покрасили волосы хной, мне это было непонятно. Это чувствовалось неправильным. Девчонки захотели быть красивыми, попробовать новый цвет. Разве они заслужили такое наказание?