– А толку от заключённых? Мы их использовали уже, помнишь? В Катакане? Всех перебили и дня не простояли!

– Ну и пусть перебьют, за то кормить и охранять не нужно будет. А если заключённые с не тяжкими статьями, то вполне могут послужить на непопулярных должностях. Ведь кто то же должен окопы рыть и дерьмо прибирать. Да и им в радость будет амнистию получить. Да и партия вновь дело доброе сделает. Все останутся в выигрыше. Даже ты.

– Почему?

– Да потому, что Селим голову тебе ломать не надо будет о том как и когда пол сотни тысяч человек ликвидировать.

– То же верно, тогда ты подготовь закон, а я подготовлю бумаги, на всякий случай. Мне эти лагеря уже покоя не дают.

– Так может, хватит садить? Так пол страны за решетку отправишь.

– Я бы и не садил, но как по-другому то? Нужно чистить нашу страну от предателей и бандитов. Мы должны быть уверенны в своём тылу, раз уж с запада на нас давят медивские монархии. Честному патриоту нечего опасаться в нашей стране, вот и пусть все к этому стремятся. А то мне тут звонил пару дней назад генерал Валий Пронто, девку там какую-то отмазать хотели, мол, отец у неё был хорошим полковником, в партии состоял, в штабе армии служила. Не знаю чего сам Валий хотел, но я сказал, что закон един для всех, и раз уж виновата, то пускай получает по заслугам.

Маут встал из-за стола и отворил окно. В кабинет ворвался уличный воздух и запах раскалённого асфальта. Мурзан закурил, Хегер начал отмахивать от себя клубы едкого дыма.

– Что за девка? – без интереса спросил Маут и вновь уткнулся в фавийскую газету "Западный вестник".

– Да некая лейтенант Лина. Служила в штабе в дежурной службе. Мелкая сошка. Отец её был каким-то хорошим офицером, помер не так давно.

– Лина? Хм, знакомо, что-то. Я кажется её видел. Она в дежурке сидела, когда я туда ходил. Молодая совсем. Ещё испугалась меня, когда я вошёл. Что натворила эта бестолковая? – Не отрывая взора от печатных строк, бормотал он с сигаретой в зубах.

– Вроде бы как террориста укрыла. И то по глупости.

– Ну, глупым не место в штабе.

– Это точно. Ладно, пойду, сделаю вид, что очень занят. А то, что-то нездоровиться сегодня мне. Не скучай, друг.

Селим удалился из кабинета Маута оставив того наедине с газетами.

Мурзан Маут и Селим Хегер, были старыми друзьями. Они познакомились во время войны Ульяна и Катакана. В то время Мурзан был молодым и амбициозным правителем этой южной страны и вел многолетнею войну с северным соседом, с которым ульянцы враждовали уже без малого двадцать лет. В войне с катаканцами погиб отец Маута, и имея личные счёты, молодой правители был суров и жесток.

Однажды, когда Маут был на передовой и подбадривал новобранцев к бою своим личным присутствием на линии противостояния, катаканцы перешли в наступление. Позиции ульянцев были быстро смяты, а большая их часть оказалась в котле. Небольшому отряду под руководством сержанта Хегера, удалось выйти из окружения и сохранить жизнь своего правителя. Во время стычек и боёв, сражаясь со своими солдатами бок о бок, молодой лидер сдружился с черноволосым сержантом. В минуты затишья Селим рассказывал Мауту о своём представлении будущего для всего котивского народа, что в то время был разделён на десятки стран, враждующих друг с другом. Хегер вбил в голову правителя, что преданность сильному лидеру должна быть распространена на всей восточной земле от Ульяна до северного княжества Муринии, от Дарлии до восточного горного кряжа. Селим предложил объединить всех единомышленников в партию, построенную на основе этнического единства котивской нации, уверял лидера в необходимости счастья большинства и угнетения меньшинства. Мауту так понравились идеи и энтузиазм молодого парня, что он больше не вернул его в войска, а оставил рядом с собой.

Прошло много лет и много событий прежде, чем Маут взялся за план по объединению Муринии и котивов в целом. Но в тот момент ему был просто необходим верный союзник, коим оказался Хегер. Мурзан возвысил его до звания первого советника и министра внутренних дел, оставляя за ним право власти, ограниченной лишь самим Маутом.

Лагерь Гинза-3 располагался в восточной части Муринии среди обширных лесов, он был огромных размеров и включал в себя целый комплекс бараков, тюрем и складов с административными зданиями. В заключении или как говорили в Муринии на перевоспитании, находилось порядка двадцати тысяч людей и около пяти тысяч человек охраны. Были мужские и женские бараки, для котивов и медивов. Жизнь заключённых не была подарком, сон шесть часов, остальное работы. Работали в основном на лесозаготовках, а для женщин заключённых была создана фабрика по пошиву военной формы, где девушки работали по пятнадцать часов. Кормили скудно, по два раза в день, похлёбкой с куском чёрного хлеба. По праздникам давали печенье.

Начальником лагеря был Марит Бров, ярый сторонник партии КНП, не смотря на солидный возраст, а ему было около шестидесяти лет, был крепким и подтянутым мужчиной, помешанным на чистоте и опрятности. Марит всегда был гладко выбрит, причесан и в чистом, отутюженном костюме с черно-красным значком партии на груди. Подчинённые и коллеги его любили и уважали, чего нельзя сказать о заключённых. Медивы дали ему прозвище «кровавый педант», ибо за любое нарушение распорядка дня Марит наказывал жестоко. Бывали случаи расстрела за лень и симуляции болезней, жёстким он был не только к медивам, но и к котивам заключённым, в его арсенале наказаний были и побои и пытки. Один парень, осуждённый за побег из воинской части, как-то провел обнажённым на морозе всю ночь, за то, что не постирал тюремную робу. Вскоре парень скончался. Власть одобряла любые методы тюремных начальников, лишь бы в лагерях был порядок и дисциплина. А побег в Гинзе-3 карался страшнее всего, из барака сбежавшего, казнили каждого десятого, а остальных оставляли без еды на долгое время. Вскоре сами заключённые стали выдавать охране надумавших совершить побег, не желая играть в кровавую лотерею.

Так и жил лагерь, котивы и медивы, предатели и насильники, виновные и не очень. Режим не щадил ни кого, особенно пособников террористов, которых травили уже сами заключённые котивы. К таким предателям записали и Китти Лину, которая уже месяц отбывала срок за свою глупость и наивность. В лагере ей было тяжело, работать руками она не привыкла, за, что уже раз успела побывать в карцере, заключённые её постоянно притесняли и отбирали еду, заставляли работать за них. Так же Китти оставалась наивной и в этом страшном месте, её постоянно обманывали и подставляли. Жизнь в лагере ей казалась настоящим адом. Этот месяц тянулся будто год, да и сокамерницы ей достались вовсе не из приятных. Одна из них была воровкой по имени Лита и имела уже не первый срок за разные преступления, такие как кража, избиение и мародёрство. Другая же была молодой девушкой среднего роста со смазливым личиком и чёрными кудрями, сидевшей за организацию притона в котором сама же и подрабатывала. По имени её ни кто не называл, а лишь по прозвищу Кудряшка. Китти же они язвительно звали медивкой, хотя в их арсенале были и куда более оскорбительные прозвище, такие как пособница и подстилка. Китти и хотела бы не обращать на них внимание, но не могла и каждое их оскорбление доводило её до слёз, чего собственно и добивались Лита с Кудряшкой.

Для Лины было счастьем уйти на работы куда-нибудь в дальний цех фабрики, но сокамерницы были не единственные, кто её не любил. Всюду ей высказывали своё отвращение за пособничество террористам, особенно после того как Лита ляпнула будто Китти состояла в «Свободе и воле». Это была полная чушь, но жизнь девушки заметно усложнилась после этого. Однажды эта общая ненависть привела к тому, что Китти избили женщины-вдовы солдат, погибших в Анбарских княжествах. Спустя день её побили вновь, и так продолжалось около недели. И не было ей покоя нигде, ни на работах, ни в камере, всюду ей говорили оскорбления, били и унижали, единственное, что ей оставалось плакать по ночам в подушку и то тихо, чтоб Лита с Кудряшкой не слышали.