«И на сем я оставлю все то, о чем могу думать, и буду любить то, о чем не могу думать».

Уильям набросился на Диксона в то самое мгновение, как отец ухватил того за ноги. Все трое рухнули одной грудой на пол. В последующей борьбе Уильям словно наблюдал за собой со стороны. У него не было никаких мыслей, лишь смесь любви и ярости, затуманившая его рассудок, и вот он уже сидел верхом на распростертом навзничь Диксоне, сжимая в руке одну «буби», готовый обрушить ее лезвие тому на голову.

Двое подручных, которых привел с собой Диксон, застыли на месте, беспомощно глядя на своего хозяина.

– У нас дома нет того, что вы ищете, – учащенно дыша, сказал Уильям. – А теперь уходите отсюда.

Уильям с отцом осмотрели разгром, который оставили после себя Диксон и его прихвостни.

– Спасибо, – сказал отец.

– Полагаю, сегодня призраки насладились отличным зрелищем, – ответил Уильям.

– Не сомневаюсь в том, что дедушка гордится тобой, – сказал отец. После чего, впервые на памяти Уильяма, добавил: – Цзючжун, я горжусь тобой!

Уильям не знал, что испытывает – любовь или ярость. Два иероглифа на перевернутой «буби» на полу у него перед глазами задрожали, затягиваясь влажной пеленой.

ИСТ-НОРБЕРИ, ШТАТ КОННЕКТИКУТ, 1989 ГОД

– Спасибо, что пригласила к себе домой, – сказал Фред. – Я замечательно провел время. – Он говорил натянуто, стараясь держаться подальше от Кэрри.

Воды пролива Лонг-Айленд ласково набегали на берег у их ног.

– Ты очень милый, – сказала Кэрри, беря Фреда за руку. Она подалась к нему, порыв ветра поднял ее волосы, бросая их ему в лицо, и цветочный аромат шампуня смешался с запахом моря, подобно обещанию, приправленному тоской. У Фреда гулко заколотилось сердце. Он ощутил в груди нежность, испугавшую его.

На противоположном берегу бухты виднелись яркие красные огни Эдли-Мэнсона, на этой неделе игравшего роль дома с привидениями. Фред мысленно представил себе радостные крики детворы, с восторгом слушающей страшные небылицы, которые им рассказывали взрослые.

– Не бери в голову то, что говорит мой отец, – продолжала Кэрри.

Фред застыл.

– Ты злишься, – сказала она.

– Что тебе об этом известно? – спросил Фред. «Она – принцесса. Она здесь своя».

– Невозможно управлять чужими мыслями, – сказала Кэрри. – Но человек всегда может решить сам, где его место.

Фред промолчал, пытаясь разобраться в переполняющей его ярости.

– Я – не мой отец, – продолжала Кэрри. – И ты – не твои родители. Семья – это история, рассказанная тебе; однако значение имеет та история, которую ты рассказываешь себе сам.

Внезапно Фред поймал себя на том, что именно это нравится ему в Америке больше всего: абсолютная убежденность в том, что семья не важна, что прошлое – это лишь история. Даже история, начавшаяся со лжи, с выдумки, может стать правдивой, может обрести жизнь.

Фред сунул руку в карман брюк и достал свой подарок.

– Что это такое? – спросила Кэрри, неуверенно беря бронзовую лопатку.

– Это старинная монета в форме лопатки, – сказал Фред, – которая давным-давно ходила в обращении в Китае. Она принадлежала моему дедушке, и тот подарил ее мне, когда мы покидали Китай. На счастье. Я полагал, она тебе понравится.

– Она очень красивая.

Фред почувствовал себя обязанным сказать правду.

– Дед рассказывал, что его отец спас монету от иностранцев, хотевших выкрасть ее из страны, а затем во время «Культурной революции» ее едва не уничтожили хунвэйбины[7]. Однако отец утверждает, что это подделка, подобно многим вещам из Китая, и ничего не стоит. Видишь эту отметину внизу? Отец говорит, что она современная, а никак не древняя. Но это единственное, что есть у меня от дедушки. Он умер в прошлом году, а мы не смогли поехать на похороны из-за иммиграционных проблем…

– Но монета должна храниться у тебя.

– Я хочу, чтобы она была у тебя. Я всегда буду помнить, как подарил ее тебе, и это будет лучшее воспоминание, лучшая история.

Наклонившись, Фред подобрал с земли острый камешек. Держа руку Кэрри с зажатой в ней монетой, он медленно нацарапал на патине, рядом со старинным иероглифом, их инициалы.

– Это наша метка, наша история.

Кивнув, Кэрри торжественно убрала монету в карман куртки.

– Спасибо! Это просто замечательно!

Фред подумал, что пора возвращаться домой, подумал о вопросах, которые задаст отец, о встревоженном молчании матери, о тех долгих часах, которые ждут его в ресторане завтра, послезавтра и послепослезавтра, о колледже, о котором можно будет думать, если он получит документы о гражданстве, о том, как он когда-нибудь пересечет этот огромный континент, пока что скрытый под непроницаемым мраком неведомого.

Но это будет еще не скоро. Фред огляделся вокруг, испытывая желание сделать что-нибудь значительное, чтобы ознаменовать эту ночь. Сняв куртку и рубашку, он сбросил ботинки, оставшись голым, без маски, без костюма.

– Давай искупаемся!

Кэрри рассмеялась, не поверив ему.

Вода оказалась настолько холодной, обжигающе холодной, что Фред, окунувшись, ахнул. Нырнув с головой, он тотчас же вынырнул и стряхнул воду с лица.

Кэрри окликнула его, а он помахал ей рукой и поплыл к ярким огням на противоположном берегу бухты.

Отражение залитого красными огнями Эдли-Мэнсона было испещрено яркими серебристыми прожилками лунного света. Руки Фреда уверенно рассекали темную синеву моря, а вокруг сотнями маленьких звездочек светились медузы.

Голос Кэрри затих далеко позади, а он плыл через звезды и полосы – самодостаточный, честолюбивый, вкушающий соль надежды и горечь сознательного расставания с прошлым.

НОВАЯ ПАСИФИКА, 2313 ГОД

Оуна очнулась посреди оживленной улицы. Свет был тусклым и холодным, словно в предрассветные или вечерние сумерки.

С обеих сторон – казалось, в каких-нибудь считаных дюймах – проносились шестиколесные машины, напоминающие морские дротики с изящными плавниками. Заглянув в кабину одной из них, девушка едва не вскрикнула.

Из головы сидящего внутри существа исходили двенадцать щупалец.

Оуна оглянулась вокруг: к небу поднимались массивные шестиугольные башни, вплотную друг к другу – словно стволы в роще белодревов. Уворачиваясь от мчащихся машин, девушка добралась до края улицы, где проходили другие существа с двенадцатью щупальцами, не обращая на нее никакого внимания. У них было шесть ног и короткое туловище с переливающейся кожей, покрытой то ли мехом, то ли чешуей (Оуна не смогла точно определить).

Над головой на ветру, подобно листьям, трепетали вымпелы с чуждыми надписями: они были выполнены символами, состоящими из прямых линий, пересекающихся под острыми и тупыми углами. Гул толпы, состоящий из бессмысленных щелчков, стонов и чириканья, сливался в сплошной шум, представлявший собой, предположила Оуна, непонятную речь.

Существа не обращали на нее никакого внимания, иногда проходя прямо сквозь нее, словно она была из воздуха. Девушка почувствовала себя бесплотным призраком из сказок, которые рассказывали Учителя, когда она была маленькой. Прищурившись, она подняла взгляд и отыскала посреди неба солнце: оно было маленьким и менее ярким, чем то, к которому она привыкла.

Затем все вдруг начало меняться. Пешеходы на тротуарах остановились и вскинули головы вверх, вытягивая щупальца к солнцу – на кончике каждого длинного отростка была черная сфера глаза. Поток транспорта замедлился и застыл, пассажиры выбрались из машин, присоединяясь к толпе, глазеющей на небо. На все происходящее покрывалом опустилась полная тишина.

Оуна обвела взглядом толпу, останавливаясь на отдельных группах, застывших, словно фотографии. Большое существо с беззвучно колышущимися на голове щупальцами обняло своими передними конечностями двух малышей, защищая их. Двое чужаков прильнули друг к другу, переплетясь руками и щупальцами. Еще одно создание на нетвердых ногах опиралось на стену здания, легонько похлопывая по ней щупальцами, словно выстукивая сообщение.