…И вдруг хаос у меня в сознании улегся. Я смотрел на окружающий мир глазами и сознанием Кая: я видел свое собственное тело, обнаженное, дрожащее.

«Позволь помочь тебе».

Я сопротивлялся, но недолго. Оно оказалось слишком сильным, и я сдался.

«Что произошло?»

«Ты на борту «Судного корабля». Прежний Джош Реннон совершил что-то очень плохое и был наказан».

Я попытался вспомнить, что такое я сделал, но не смог восстановить в памяти ничего.

«Его больше нет. Нам пришлось вырезать его из твоего тела, чтобы тебя спасти».

У меня в сознании всплыло еще одно воспоминание, под мягким руководством течения мыслей Кая.

Я сижу в классе, в первом ряду. В окна вдоль западной стены проникает солнечный свет, образующий на полу четкие параллелограммы. Кай медленно расхаживает взад и вперед перед нами.

– Каждый из нас состоит из множества объединений воспоминаний, множества личностей, множества связных мыслей. – Голос доносится из коробки, надетой Каю на шею. Он звучит несколько неестественно, но мелодично и отчетливо. – Разве вы не изменяете свое поведение, свои жесты и даже свою речь в обществе друзей детства из родного городка по сравнению с тем, как ведете себя со своими новыми друзьями из большого города? Разве вы не смеетесь иначе, не плачете иначе и даже не сердитесь иначе, когда вы со своими близкими родственниками, а не со мной?

При этих словах сидящие рядом ученики усмехаются, как и я. Кай проходит в противоположный конец класса и оборачивается, и мы с ним встречаемся взглядами. Кожа вокруг его глаз оттягивается назад, отчего они кажутся еще больше, а у меня горит лицо.

– Цельная личность – это заблуждение традиционной человеческой философии. Больше того, именно это заблуждение лежит в основе многих старых малообразованных обычаев. Так, например, преступник – это лишь одна личность, заключенная в общем теле вместе со многими другими. Убийца может при этом быть хорошим отцом, любящим мужем, братом, сыном; когда он лишает свою жертву жизни, он не тот, кто купает маленькую дочку, целует жену, утешает сестру и ухаживает за больной матерью. Однако прежняя человеческая система уголовного правосудия наказала бы всех этих людей вместе, без разбора, посадила бы их в тюрьму или даже убила бы. Коллективное наказание. Какое варварство! Какая жестокость!

Я представляю свое сознание таким, каким его описывает Кай: разделенным на части, принадлежащим разным личностям. Пожалуй, никакой другой человеческий институт таунинцы не презирают так сильно, как систему правосудия. И это презрение становится совершенно естественным в контексте их общения непосредственно от одного сознания к другому. У таунинцев нет друг от друга никаких секретов; между ними существует такая близость, о какой мы можем только мечтать. Концепция системы правосудия, настолько ограниченной непроницаемостью личности, что ей вместо прямого доступа к заключенной в рассудке правде приходится прибегать к ритуализированному соперничеству, должна казаться им самым настоящим варварством.

Кай смотрит на меня так, словно слышит мои мысли, хотя я знаю, что это невозможно без подключения к моему порту. Однако эта мысль доставляет мне радость. Я любимый ученик Кая.

Я заключил Кая в объятия.

«Мой учитель, мой возлюбленный, мой супруг! Я блуждал в потемках, но теперь я вернулся домой. Я начинаю вспоминать».

Я нащупал у него на затылке шрам. Оно вздрогнуло.

«Что с тобой произошло?»

«Я не помню. Не бери в голову».

Я осторожно погладил его, стараясь не задеть шрам.

«Перерождение – процесс сложный. Ваша биология развивалась не так, как наша, и разделить части вашего сознания, отделить друг от друга разные личности гораздо сложнее. Потребуется какое-то время на то, чтобы воспоминания улеглись. Тебе придется заново запоминать, заново учить пути, необходимые для того, чтобы опять в них разбираться, чтобы восстановить себя. Но теперь ты стал гораздо лучше, освободился от пораженных частей, которые нам пришлось удалить».

Я прильнул к Каю, и мы с ним стали собирать мои части вместе.

Я показываю Клэр маску и чересчур идеальный электронный профиль.

– Чтобы получить доступ к подобному оборудованию и создать вымышленного человека с таким убедительным следом всех необходимых электронных документов, необходимо занимать высокую должность и иметь необходимый допуск. Возможно, это даже кто-то из Бюро, поскольку нам приходится подчищать электронные базы данных, чтобы стирать данные на Перерожденных.

Кусая губу, Клэр скептически смотрит на экран моего телефона и разглядывает маску.

– Такое крайне маловероятно. Всем сотрудникам Бюро вживлены порты, и они регулярно проверяются. Не представляю, как кто-либо из нас смог бы скрываться.

– Однако это единственное объяснение.

– Скоро мы все узнаем, – говорит Клэр. – Адаму Вудсу вживили порт. В настоящий момент Тау его проверяет. Через полчаса все будет готово.

Я буквально падаю в соседнее кресло. Накопившаяся за последние два дня усталость накрывает меня плотным одеялом. Я избегал прикосновений Кая по причинам, которых и сам не смогу объяснить. Мне кажется, будто меня отделили от самого себя.

Я мысленно приказываю себе не засыпать, хотя бы еще чуть-чуть.

Мы с Каем сидим на кожаном диванчике. Мы едва втиснулись, поскольку оно такое массивное. Камин – позади нас, и я чувствую затылком приятное тепло. Левые руки Кая ласково гладят меня по спине. Я напрягаюсь.

Напротив нас на белом диване сидят мои родители.

– Я еще никогда не видела Джоша таким счастливым! – говорит моя мать. Ее улыбка для меня такое облегчение, что мне хочется стиснуть ее в объятиях.

– Я радо, что вы так считаете, – через свой черный голосовой ящик говорит Кай. – Думаю, Джош волновался о том, как вы отнесетесь ко мне, к нам.

– Ксенофобы будут всегда, – говорит мой отец. Он словно задыхается. Я знаю, что однажды признаю в этом начало его болезни. Мое счастливое воспоминание приправляется ноткой печали.

– Были совершены ужасные вещи, – продолжает Кай. – Все мы это знаем. Но мы хотим смотреть в будущее.

– Как и мы, – соглашается мой отец. – Однако есть люди, застрявшие в прошлом. И они не могут принять настоящее.

Я обвожу взглядом комнату и отмечаю, какой здесь порядок. Ковер безукоризненно чистый, столик не завален хламом. На белом диване, на котором сидят родители, – ни пятнышка. Стеклянный кофейный столик между нами пуст, если не считать искусно разложенных журналов.

Гостиная производит впечатление картинки из каталога мебельного магазина.

Вздрогнув, я просыпаюсь. Мои воспоминания стали такими же ненатуральными, как квартира Уокера Линкольна.

В дверях стоит Тау, супруг Клэр. Из изуродованных концов его вторичных рук сочится голубая кровь. Оно шатается.

Клэр мгновенно подбегает к нему.

– Что стряслось?

Вместо ответа Тау срывает с Клэр жакет и блузку, и их более толстые, менее деликатные первичные руки жадно, вслепую ищут у нее на спине таунинский порт. Найдя его, оно проникает наконец внутрь, и Клэр, ахнув, тотчас же обмякает.

Я отворачиваюсь от этой сцены интимной близости. Тау больно, и ему нужна Клэр.

– Мне пора идти, – говорю я, поднимаясь на ноги.

– Адам Вудс заминировал свою спину, – говорит через голосовую коробку Тау.

Я останавливаюсь.

– Когда я вживило ему порт, он, казалось, смирился с судьбой и был готов сотрудничать. Но как только я начало его проверять, сработало миниатюрное взрывное устройство, мгновенно его убив. Похоже, кое-кто из вас по-прежнему ненавидит нас так сильно, что предпочитает умереть, лишь бы не Перерождаться.

– Сожалею, – говорю я.

– А я-то как сожалею, – говорит Тау. Механический голос силится передать печаль, но мой настороженный слух улавливает в нем фальшь.