Задумавшись, он не заметил, как снова остался один. Спохватился, вышел вслед за всеми в коридор — комиссия стояла у лестничной площадки. Слышался вежливый разговор, который они вели тихими равнодушными голосами.
— Ну что, по офисам? — весело спросил Зубков у дожидавшегося его с ключами коммунальщика. Они виделись раньше, но все, что архитектор помнил об этом простоватом на вид, но очень дошлом человечке—это то, что он в шутку называл себя «эксплуататором зданий».
— Сейчас, Дмитрия Дмитриевича дождемся, — кивнул тот.
— А где он?
— На пятый этаж зачем-то пошел.
Кой черт дернуло архитектора пойти разыскивать Соседова, он и сам впоследствии не мог объяснить. Возможно, любопытство. А может, он больше всех торопился вернуться в знакомую уютную контору... Как бы то ни было, повиновавшись этому неожиданному импульсу, он стал основным свидетелем случившегося.
На пятом этаже лестница выходила в небольшой, в три окна, холл, служивший некогда красным уголком или чем-то наподобие. Представителя «Палаты-999» Зубков увидел сразу же, едва ступив на последнюю ступеньку. Зрелище это заставило его вытаращить глаза и затаить дыхание. Дмитрий Дмитриевич Соседов смотрел на архитектора снаружи через крайнее справа окно, держась за перила длинного балкона. Он стоял не просто с внешней стороны окна — он был за перилами балкона, лицом к зданию. Выражение этого лица поразило Зубкова смесью ужаса и удивления, которые были на нем написаны. Соседов перевел изумленный взгляд на свои вцепившиеся в ограждение балкона руки — и вдруг разжал их, оттолкнувшись ногами, и скрылся из виду, коротко, сдавленно вскрикнув.
Зубков тоже ахнул, бросившись к окну. К нему с четвертого этажа побежал расторопный Дюжев — вовремя, словно для того чтобы засвидетельствовать потом следственным органам, что невзрачный архитектор не сбрасывал с балкона высокого, крепкого и спортивного Дмитрия Дмитриевича. Удар тела о землю был тихим, но не то что бы глухим, а растянуто-хрустящим, и когда Зубков выбежал на балкон, он увидел, в чем была причина такого звука. Шагах в четырех от дома из кучи строительного мусора торчала вертикально вверх расщепленная по диагонали полутораметровая доска. Соседов упал спиной прямо на нее, и теперь зловещий, длинный и зазубренный кол торчал из середины его туловища, дважды пробив и вспучив на животе импортную куртку. Архитектор закричал теперь уже в полный голос, потому что глядя на эти конвульсивно дергавшиеся конечности и невероятно длинный окровавленный обломок доски, торчавший из человеческого тела, невозможно было удержаться от крика.
***
После новогодних праздников самочувствие у капитана ФСБ Ларькина ещё несколько дней оставалось неважным. Хотя в общем Виталий был уравновешенным сангвиником — пусть даже несколько хроническим оптимистом. Вывести его, прошедшего не одну спецподготовку, из себя было практически невозможно. Никакие жизненные невзгоды не могли бы довести его до состояния подавленной мрачности и мизантропии. Но все же последние события в их группе вызывали даже у него ощущение неловкости и неудобства.
Группа по Расследованию Аномальных Ситуаций, занимавшая небольшой особняк в Хлебниковом переулке, была слишком мала, чтобы даже не очень большие конфликты и недоразумения проходили в ней бесследно, не сказываясь на работе. А нынешней зимой в ГРАСе развернулись прямо-таки мексиканские страсти, грозившие парализовать подразделение полностью.
...Виталий взглянул на часы, выключил электронный микроскоп, убрал препараты и направился к двери лаборатории, на ходу снимая белый халат. Его медико- биохимическая лаборатория была неплохо оснащена, и у выхода он ещё раз с удовольствием окинул взглядом стоявшие на тумбочках и подставках вдоль стен ряды колб и пробирок с реактивами, приборы, центрифуги, морозильники, печи и термостаты. Однако настало время с научных высот спускаться к грубой прозе. Сегодня майор Борисов назначил его дежурным по кухне, и пора было приготовить оголодавшим коллегам что-нибудь поесть. А Ларькин опять увлекся обработкой летних данных, и времени на приготовление обеда оставалось совсем немного. Наверное, придется опять распечатать сухой паек и нарубить бутербродов с ветчиной и с красной икрой. «Ланч в европейском стиле. Сытно и полезно, это я вам как врач говорю», — мысленно отрепетировал Виталий оправдательную фразу и пошел в компьютерный центр заручиться санкцией на облегченный обед у главного привереды и ворчуна Илюшки Большакова.
Возможно, Ларькина влекло в «бункер», как называл свое обиталище Большаков, и неосознанное желание помириться, как-нибудь восстановить дружеские отношения с программистом. В последнее время отношения эти были, мягко говоря, напряженными. И все из-за Рубцовой.
Когда Виталий начинал думать и вспоминать, как они дошли до такой жизни, служба в ГРАСе представлялась ему разделенной на два отрезка, отличавшиеся друг от друга, как две разные судьбы. Или как две книги, написанные в разных жанрах. До прошедшего лета их маленькое сверхзасекреченное подразделение тоже постоянно имело дело с неопознанными и необъяснимыми явлениями. «Летающие тарелочки» и последствия их приземлений, полтергейст и переселения душ, необычные монстры-мутанты и прочие результаты техногенного воздействия на живую природу, вплоть до самого человека включительно. Все это был их профиль.
Но до поры до времени чудеса происходили где-то далеко, во внешнем мире, словно за бортом корабля, команда которого оставалась в кругу обычных явлений, крепких нервов и здоровой психики. Разве что Илья время от времени щеголял своим даром провидения, который тоже, впрочем, на обыденном уровне можно было подогнать под определение «интуиция» — слово, ничего не значащее, но успокаивающее.
Водораздел пролегал где-то в июле-августе прошедшего года, когда Борисов, желая на время избавиться от стажёрки Ирины Рубцовой, которой он не без основания не доверял, отослал ее с Виталием в Саратовскую губернию. В деревню, в глушь, подальше от бурных столичных событий, в которые грасовцы тогда буквально вляпались. Надо же было так случиться, что капитан Ларькин и юная стажёрка влетели на волжских островах в самую что ни на есть засекреченную колонию чужой цивилизации. Существа, известные землянам под названием снежных людей, или йети, изловили, пленили и чуть не укокошили чекистов. Но те сумели им понравиться, оказаться полезными и, в конечном счете, освободились.
Из этой поездки Ирина и привезла астом — язык мыслеобразов, ключ к овладению телепатией, магией и бог весть ещё какими чудесами. Но овладеть ими оказалось под силу не всякому. Суровый их начальник, майор Борисов, так и не смог преодолеть внутренний барьер. Виталий Ларькин и прапорщик Ренат Ахмеров освоили умение воспринимать и передавать другому, владеющему астомом, человеку зрительные образы, картинки, знаки, А оказавшиеся самыми «продвинутыми» Рубцова и Большаков забрались куда-то в заоблачную высь и смогли стать экстрасенсами экстра-класса. Внушать мысли и желания, «отводить глаза», предчувствовать опасность, общаться между собой телепатически на многих уровнях, словно превращаясь в единое целое... Они могли заставить человека двигаться помимо его воли, испытать смертельный ужас и беспричинный экстаз, а скрыть какую-нибудь мысль от Ильи или Ирины стало практически невозможно...
Чудеса ворвались в жизнь Хлебникова переулка — и стали ее неотъемлемой частью. Майор Борисов приноровился пользоваться необычными способностями своих подчиненных и разрабатывал последние операции уже с учетом этого нового спецсредства. Но и проблем появилось немало. Самой большой заботой отца-командира и его заместителя капитана Ларькина в предновогодние дни стало постепенное сглаживание конфликта в любовном треугольнике «Большаков—Рубцова—Ларькин».
Виталий подошел к двери компьютерного центра и в очередной раз почувствовал, как пространство между стенами коридора словно вибрирует от напряжения. Напротив бункера, в библиотеке, сидела Ирина. «Маги» отгородились друг от друга двумя стенами и не видели один другого, но какое это имело для них значение? Капитан знал, что их всепроникающие сознания постоянно борются, стараясь то прощупать, просканировать соперника, то тщетно пытаясь отлепиться и избавиться от него. Параллельно эти новоявленные монстры могли заниматься ещё несколькими делами. Если бы нервы у всех уже не были на пределе, то работа, можно сказать, от личных дрязг почти не страдала.
