— Правда, не обещаю, что быстро. Но, честно, большего я не знаю.

Я понимал, что у отца Насти много работы и, поблагодарив его, вышел из кабинета. Голоса подруг слышались все отчетливее. Я улыбнулся: Ира, похоже, рассказывала что-то про новую моду на платья. Я открыл дверь и оказался в небольшой комнате Насти.

— Общий привет! — бросил им я с порога.

Девочки вздрогнули от неожиданности.

— Не пугай так! Привет, Алекс! — радостно поприветствовала меня Настя.

Она была в белой футболке с синими полосками и темно-синих брюках. Светло-русые волосы были собраны в аккуратный невысокий хвост. Она приветливо улыбалась мне. Во всей этой простоте было что-то милое, приятное. Сидящая рядом Ира помахала мне тонкой белой ручкой. Она была в белом платье, доходящего чуть ниже колен. Ей отлично подходил, мне казалось, этот цвет. Сочетаясь с пшеничными волосами и белоснежной кожей, он придавал облику Аметистовой мягкости.

— Мы и не думали, что ты приедешь, — мягко заметила Настя.

— Напугал совсем, — шутливо-укоризненно добавила Ира. — Проходи

Я посмотрел на подруг. Обе они сидели с чашками на коленях и с наслаждением пили чай. Настина мама даже купила к чаю лимоны, хотя достать их у нас было практически невозможно.

— Да я слышал, что вы тут Кафку обсуждали, — засмеялся я

Комната Насти оказалась небольшой, но аккуратной — в ней были стол, белый шкаф и несколько светло-голубых шкафчиков для книг. Хозяйка сидела на софе, а Аметистова важно заняла стул.

— А ты читал «Превращение»? — быстро спросила Ирка.

— Начинал, но как-то не пошло, честно, — ответил я. — Там начало интересное, а потом скучновато.

— Мне тоже мама сказала, что рано, — вздохнула Ира. — Она вообще говорит, что нам многое читать рано.

— Почему это? — удивилась Настя.

— А то, говорит, испортите на всю жизнь впечатление. Вот родители пошли на Чехова «Три сестры», а меня не взяли, — в голосе Иры появилась грусть. — Говорят, ты ничего там не поймешь! А мама еще сказала, что Чехова я пойму, когда взрослой стану.

— А ты читал пьесы Чехова? — спросила меня Настя.

— Одну летом, «Дядя Ваня», называется. Вот там интересно! — сказал я. — Был талантливый профессор, а его затравили наглые родственники, «дядей Ваней» звали.

— И правда интересно…- сказала Ира.

Неожиданно дверь открылась, и к нам вошел Всеволод Эмильевич. Его глаза весело улыбались. Мы как по команде повернулись к нему.

— А мне нравится ваш разговор: в кабинете слышу! — улыбнулся он. — Только твои родители, Ира, правы. Чехова вам рано читать. Знаете, почему он для взрослых? — Мы переглянулись. — Потому что Чехова можно читать всегда по-разному. Лермонтова так не прочитаешь…

— Как это — по-разному? — спросила Ира.

— Вот Алексей прочитал «Дядю Ваню» так: талантливый человек, которого съели наглые родственники-обыватели. Можно так посмотреть. А можно прочитать так, что Войницкий — наглое ничтожество и фанфарон. Что он в сущности сделал? Только орал, что он талантлив и мог бы стать Шопенгауэром. А что на самом деле он сделал?

Я посмотрел на столик. Эта мысль не приходила мне как-то в голову.

— Может, они одинаковые? — спросила Ира.

— Можно и как Ира посмотреть, — улыбнулся Всеволод Эмильевич. — Что герои Чехова — это такой сплав Базарова с Обломовым. Лентяи и циники. Но в отличие от героев Гоголя еще и с невероятным самомнением.

— Ну… Астров-то бездельник и хам, как не крути, — ответил я.

— Можно сказать и так, — кивнул Всеволод Эмильевич. — Но посмотри по-другому: чем Астров хуже других? Тем, что говорит, как думает? Или тем, что не скрывает, какой он бездельник? Тогда он хотя бы честнее остальных.

— Какой же вариант правильный? — спросила Ира.

— Зависит от режиссера, — развел руками отец Насти. — Мейерхольд поставил, как Алексей видит — талант, которого съело пошлое общество. Станиславский поставил, что все хороши, а «дядя Ваня» сам редкое ничтожество. И ему нужен Астров, чтобы на его фоне казаться умным.

— Мне кажется, правильность варианта зависит от восприятия. Все видят героев по-разному. Это, наверно, плюс книге — много цветов! — протянула Настя.

— Правильно замечено! — кивнул ей отец. — И вот еще что, ребята. Вы трое — будущие коммунисты… Как вы считаете, нужна ли партии демократия?

Ира с Настей переглянулись и явно замялись. Всеволод Эмильевич весело смотрел на нас. Ира при этом с надеждой посмотрела на меня: «Мол, выручай». Я вздохнул: была-не была.

— Товарищ Сталин сказал, что партия должна быть как рыцарский орден в старину, — сказал я как можно четче. — Магистр, четкое руководство и исполнение приказов. Мы ведь не буржуазные хлюпики какие! Иначе нас фашисты задавят.

— Отлично, — засмеялся Всеволод Эмильевич. — Значит, Алексей считает, что не нужна. Партия должна быть как Красная армия: центр, приказ и исполнение.

— Так ведь в семнадцатом и было, — сказал я.

— Было. А если центр ошибается, кто тогда его поправит? — спросил отец Насти.

Мы переглянулись, не зная что и сказать.

— Но ведь партия на съезде выбирает ЦК! — нашелся я. Золотой узор на обоях показался мне сейчас каким-то тревожным.

— Выбирает. Но выбираем на несколько лет. А вдруг руководство ошиблось здесь и сейчас, что тогда?

— А мне отец рассказывал, что Ильич был в ярости, когда Каменев с Зиновьевым выдали план восстания, — Ира смотрела смотрела на нас большими глазами цвета морской волны: кажется, она хотела казаться увереннее, чем была. — Даже отбросил газету и отодвинул кофе, бросился писать ответ.

— Это правда, — подтвердил отец Насти. — Но не всё так просто. Ведь большевики брали власть, когда шел Второй съезд Советов. Каменев и Зиновьев надеялись, что власть он передаст им мирно.

— Так бы буржуи во Временном правительстве ее бы и отдали, — недоверчиво сказал я.

— Да, они ошибались. Ильич жестко им ответил в прессе. Но ведь он не посадил их и не выгнал их из партии, правда? Хотя поступок был неблаговидный.

— Но Ильич организовал революцию, а не слушал Каменева с Зиновьевым, — удивился я.

— Не слушал, но допускал их мнение. И при обсуждении Брестского мира Ильич поставил вопрос на голосование, а не просто принял решение, — размышлял отец Насти.

— А если война? — спросил я.

— Но все имеют право на мнение. Может, войны все же не будет? Не хочу верить.а если будет, то булем защищаться, — сказала Настя.

— И как же ты будешь защищаться без единого руководства? — спросила Ирка.

— Теперь не Средние века, когда каждый рыцарь воевал, как ему хотелось, — поддержал ее я. — Теперь армии миллионные! Значит, нужен штаб и центр.

— Так я же не говорю, что руководства быть не должно! Оно обязательно должно быть, даже при демократии! Но это же особая ситуация — война! Вот в мирное время вполне можно проводить голосование, советоваться. Да и на войне — обсудят, выберут лучший вариант! При обсуждении Бретского мира Ильич, думаю, был прав — решение может быть ошибочным, — отозвалась Настя.

— Зато, — сказал я, — после Брестского мира Ильич стал строить Красную армию без оглядки на тех, кто кричал, что она не нужна!

— И с эсерами в дискуссии не вступали, а сразу их арестовали, — сказала Ира. — А иначе они бы власть захватили сразу!

— Это точно. Но я говорила о свободе мнений, а не о том, что нужно всех подряд слушать! Здесь все было правильно. Разные ведь ситуации бывают…

Мы вышли от Насти поздно вечером. Дождь прекратился, хотя было влажно и промозгло. Паровозы надсадно ревели на московском вокзале. К моему удивлению Ира была в белых перчатках, несмотря на апрель: такого чуда я ещё не видел. Настя пошла с нами, решив пройтись до остановки. Она ёжилась от холодного ветра, но старалась его не замечать.

— Давайте пройдёмся до Фонтанки? — вдруг предложил я.

— Почему бы и нет? — подхватила Настя весело. — Отличная идея!

Настя

Мы шли, разговаривая обо всем подряд. Пустынные улицы тянулись вдоль домов. Неподалеку виднелся старый бар, незаметный на фоне ярких бутиков. За окном книжного магазина виднелись произведения классиков и современных писателей. Их было так много, что они занимали все полки без исключения.