— Тоже подозрительно, правда? К чему такая скрытность перед товарищами? Майорова… Ладно, пока! — махнула она рукой.
Мое внимание, впрочем, занимал не Мишка, а отцовские часы… Часы… Редкий вечер я не рассматривал их перед сном, крутя в руках и изучая циферблат. В них, правда, оказался секрет, причем приятный: каждый полдень они исполняли «Шутку» Баха. Но сколько я не обследовал их, никакого тайника мне обнаружить в них не удалось.
Тогда я попробовал зайти с другой стороны. Я начал рыться в библиотеке, ища что-нибудь о часовых мастерах Нюрнберга. Мама иногда приносила мне книги из библиотеки про немецкое часовое дело. Потратив кучу времени, я выписал для себя названия немецких часовых фирм. К осени я был уже хорошо подкован в истории немецких часов, особенно нюрнбергских. Однако найти какую-то зацепку мне, к сожалению, так и не удалось.
«Но ведь загадка как-то решается!» — повторял я себе, снова и снова возвращаясь к часовому механизму. Главный вопрос, который не давал мне покоя — почему отец привез из Италии немецкие часы? Может, он привез их из Лозанны, а вовсе не Италии? Но мама была непреклонна: в двадцать втором году он был только в Италии. Значит, нужно узнать, каким образом там оказались немецкие часы. Вот только как это сделать, я не знал.
Настя
В начале четвертого класса у нас многое изменилось. Теперь мы ходили из кабинета в кабинет на каждый урок. Лидии Алексеевны с нами больше не было.
Нашей классной руководительницей стала Вера Сергеевна. Старшеклассники не врали, на уроках литературы действительно было очень интересно, с ней хотелось обсуждать любую книгу. В начале сентября она дала нам читать «Школу» Гайдара и задала написать сочинение о царской гимназии. Даже в коридорах мы продолжали спорить о том, виноват или не виноват был Борис в смерти Чубука. Вера Сергеевна даже организовала общий диспут, разбив нас на две команды. Сама он весело наблюдала за нами, подбрасывая как можно более каверзные вопросы и неожиданно подыгрывая то одной, то другой команде. Думаю, не трудно представить себе наше ликование, когда нам сообщили, что нашим классным руководителем будет именно Вера Сергеевна.
Единственным, что мне сразу бросилось в глаза, было странное отношение Веры Сергеевны к Леше Суховскому. Она часто хвалила его, но делал это с натянутой улыбкой и тихонько наблюдала за ним из-под круглых очков. Со стороны могло показаться, что он был ее любимцем, или что она недолюбливает его, но ни то, ни другое не было правдой. Вера Сергеевна словно знала о нем что-то такое, о чем не знал он сам и уж о чем точно не следовало бы говорить. Догадывался ли об этом сам Алекс — понятия не имею, но на уроках литературы он всегда был внимателен и мало болтал с Незнамом, словно ждал подвоха.
Математику вела рыжая невысокая Любовь Ивановна. Хоть и строгая, она всегда относилась к нам справедливо. Учителем биологии стал темноволосый Александр Андреевич. Этот интеллигентный и в меру строгий мужчина лет тридцати пяти оказался отличным педагогом: мог и похвалить, и тактично пожурить, когда необходимо, и мягко указать на ошибки. К тому же он знал, как объяснить материал, чтобы все без исключения поняли, в то время как в учебнике всё слишком занаученное. Что-что, а биологию я посещала с удовольствием.
А вот положение Миши Иванова оставляло желать лучшего. Я от всей души хотела, чтобы наглую Маринку сняли, наконец, с должности. Ей будто было мало.
— Что это значит, не успел? Ты что, отвечаешь за Магнитку, Иванов? — спрашивала Волошина, узнавая на линейке, подтянул ли он «хвост» по математике или биологии.
Хуже того: ей на помощь пришла Ирка Аметистова:
— Иванов, не забывай, что ты на испытательном сроке! — периодически напоминала ему Ира.
Вовке Солнцеву это, видимо, нравилось, судя по его усмешке. Зато меня Ирка в последнее время начала раздражать. Как случится у человека что-то плохое — так не отстанет никогда, будет напоминать раз за разом! А ведь не так давно мы были c Аметистовой чуть ли не лучшими подругами. Странно, что человек так резко изменился всего за какой-то там год. И далеко не в лучшую сторону. Хотя, может быть, я просто плохо ее знала…
— А если бы ты была в мишкином положении и тебе бы об этом говорили каждый день — приятно было бы? — холодно спросила я.
— Я председатель совета отряда, — отозвалась Аметистова. — И должна следить за порядком.
— Так следи, — проворчала я. Меня трудно было разозлить, но за своих друзей я всегда заступалась хоть перед председателем, хоть перед кем-нибудь еще. — Что случилось, Ир? — спросили я ее тепло. — Ты изменилась!
— Со мной — ничего, — фыркнула Ирина. — А вот ты лучше бы поменьше с Ивановым общалась. Не стоит, — заговорщицки шепнула она мне.
Такое ощущение, будто у Аметистовой есть сестра-близнец, которая иногда приходит под видом нашей прежней Иры. Мое настроение было окончательно испорчено. Кое-как досидев урок биологии, где мы изучали инфузорий, я побыстрее собрала портфель и нагнала Мишку на нашей узкой лестнице.
— Ты не должна была заступаться за меня, — сказал Мишка, когда мы спускались по лестнице, идя домой. Погода сегодня была на удивление теплой для осени, даже ветра не было!
— Не грусти. Давай бегать наперегонки, как в старые времена, — хотелось хоть как-то его развеселить. Тем более, такая хорошая осенняя погода.
— Знаешь, не хочется, — протянул в ответ Миша. Он всегда со странной интонацией немного «в нос», отчего многие считали его высокомерным.
— Тогда пошли так, — пожала я плечами.
Сначала мы шли, словно не зная, о чем говорить. Между нами стояла странная неловкость, словно мне было немного неудобно от того, что у меня все хорошо, а он, Мишка, чувствует себя почти изгоем. Прозрачный осенний день бодрил холодком и окутанным дымкой небом. Мимо нас торопились служащие в черных плащах, готовые в любую минуту раскрыть зонты, и галдела очередь у табачного ларька. Должно быть я сама не очень понимала, зачем иду с ним — скорее, из старой дружбы, чем ожидая чего-то определенного. Однако у самого подъезда Мишка пригласил меня в гости, и я не отказалась. Я первый раз заходила домой к Мише, и я сгорала от любопытства.
В прихожей было скромно. У входа висело большое зеркало без оправы; напротив стояла низкая черная галошница, которые мама иногда звала «гробами». Затем шел большой дубовый шифоньер из шлифованного дерева. Внутри, как оказалось, было так много одежды и коробок, что они мешали дверкам закрываться. Напротив на табурете стояла коробка с твердыми осенними яблоками. Я быстро повесила пальто и побежала на кухню.
Здесь все было иначе. Мне сразу бросилась в глаза ее удивительная роскошь. Всю стену занимали висячие шкафы из темного дерева. На одной из полок стоял белый сервиз с синими силуэтами неизвестного мне города с высокими башнями. Напротив стоял белый пластиковый столик, на который я смотрела во все глаза. И, наконец, на плите весело пыхтел толстый чайник, крышка которого была выполнена в форме шляпы-котелка.
Едва мы вошли на кухню, я сразу заметили родителей Миши.
— Здравствуйте, — вежливо поздоровалась я.
Русая кареглазая женщина с кудрявыми волосами до плеч кивнула, приветливо улыбнувшись.
— Ты ведь Настя? Миша о тебе рассказывал, — проговорил высокий черноволосый мужчина в очках. Ясно в кого пошел сын. — Вы хорошие друзья.
Я кивнула.
— Очень приятно, — мягко проговорила женщина. У нее был высокий мелодичный голос, напоминающий звон колокольчика. — Екатерина.
— А… как ваше отчество? — немного оробела, глядя на белый пластиковый стол — невероятную роскошь по нашим меркам. Из окна открывался вид на каменный дворик с высокими домами, на которых были кое-где видны подтеки рядом с трубами.
— Зачем такие церемонии? — удивилась женщина. — Зови меня просто «Екатерина»!
Я с интересом осмотрела ее длинное домашнее платье — черное в белый горошек. Таких я никогда не видела у нас в магазинах.
