– Воровство – грех, мерзкий грех, слышишь?! Хватит реветь, а не то ударю еще раз!

Кукла с фарфоровым лицом лежит в футе от меня, буравит глазами. Я – ледяная твердая глыба, язык прижат к нёбу.

Моргаю. Оказывается, аптекарша, продолжая беседу, спрашивает:

– Вы их знали?

– Давно, – отвечаю. – Еще пакетик желейных конфет, пожалуйста. А его родные по-прежнему здесь?

– Нет. Переехали в Антверпен, кто бы мог подумать!.. Очень странно.

Мне стыдно. За детство, за семью и за себя-взрослую, которая ни разу не связалась с Фелисити или ее родными – ни звонка, ни строчки. Не сообщила даже о своем возвращении. Мысленно даю обещание: когда все это кончится и я отыщу Марка, мы поедем в Бельгию и найдем их.

Желейные конфеты – для Белинды, но я понимаю, что ее мать накричит и на меня, поэтому прячу их к лекарствам. Жалкая трусиха.

Тем не менее куклу я поднимаю. Мать выхватывает игрушку, трясет ею перед лицом девочки.

– Раз не бережешь, больше не получишь, ясно? – Запихивает куклу в сумку вниз головой, свирепо смотрит на меня. – Чего уставилась?!

Сердце выскакивает из груди. Я так много всего хочу сказать, но слова невозможны. Стою молча, ненавижу себя – и вдруг вспоминаю, как Фелисити давным-давно вложила в мою ладонь желейные конфеты. Ныряю рукой в сумку и, нащупав пакетик, протягиваю его девочке.

– Это тебе, Белинда.

Она не знает, что делать, и мать вновь кричит:

– Что нужно сказать, неблагодарная грешница?!

Белинда бормочет:

– Спасибо.

И мать вытаскивает ее на жаркую улицу.

Дрожа, я забираюсь в машину. В голове не укладывается – это какой же религиозной фанатичкой надо быть, чтобы в наше время вот так разговаривать с ребенком? Кидаю таблетки и бумаги с инструкциями на пассажирское сиденье, сдаю назад. На дорожке стоит Вики, улыбается, машет.

– Шла бы ты куда подальше. – И приветливо машу в ответ, зная, что она меня не слышит. – Если повезет, через пару дней он сдохнет, и больше я тебя не увижу.

Июнь 1942 года

Во время танца Джордж улыбался Гвен и делал комплименты ее шляпке, глазам и умению танцевать. Говорил тихо, спокойно, уверенно. Гвен это нравилось.

Он рассказал о работе на ферме, где его семья выращивает сахарную свеклу, о старшем брате Билле, вернувшемся с войны без обеих ног. Гвен невольно вздрогнула и тут же забеспокоилась – вдруг Джордж почувствовал ее отвращение? Однако тот лишь улыбнулся и продолжил. У них с братом есть машина. Вернее, не машина, а фургончик, который Джордж дважды в неделю загружает сахарной свеклой и возит на рынок. В то время мало кто из молодых людей мог похвастать подобным. Отец Джорджа умер совсем недавно, мать он потерял еще в семилетнем возрасте. После того, как Билл с Джорджем получат наследство, они продадут родительскую ферму. На вырученные деньги Билл купит небольшой дом в городе, а Джордж – собственную ферму. И фургон. С сахарной свеклой не прогадаешь, пояснил Джордж, ведь на сахар всегда будет спрос.

Гвен слушала, сравнивала. До чего у них с Джорджем разные жизни! Правда, оба потеряли родителей, но на этом сходство заканчивалось. Она трудилась на фабрике по обеспечению нужд фронта, а по субботам ей разрешали работать у цветочника Стэна Форсайта. Гвен повезло найти это место, друзья завидовали ее возможности проводить день вдали от фабрики. Стэн делал венки для гробов. В том числе для гробов солдат, вернувшихся домой умирать, и для пустых гробов солдат, домой не вернувшихся, и – к сожалению, тоже нередко – для гробов родителей, умерших от горя. Последние венки были самыми печальными. (Интересно, думала Гвен, как умерла мама Джорджа, и не стало ли причиной смерти его отца горе от потери Биллом обеих ног?) Гвен вставляла в каркасы печальных венков листья камелий, сплетала проволокой георгины и камелии, которые Стэн потом крепил поверх листьев, и сбрызгивала водой готовые венки, поддерживая их свежесть.

Похоже, Джордж не служил – и не собирался. Он не упоминал ни военного лагеря, ни назначения в какую-нибудь часть, а спрашивать Гвен не хотела. Может, сирот с братьями-калеками освобождали от военной обязанности. Или работа на свекольной ферме приравнивалась к службе на нужды фронта… Сейчас, когда лицо Джорджа было совсем рядом, Гвен разглядела, что он гораздо старше ее. «Наверное, еще не стар для войны, но стар для меня», – заключила Гвен.

Она решила вежливо отказать, если Джордж пригласит ее на следующий танец, и тут крупная ладонь Джорджа переместилась по спине туда, где под тонкой тканью платья хорошо ощущался бюстгальтер. От смущения Гвен оступилась и перевела взгляд вниз, на ноги, стараясь сосредоточиться. Однако чем больше она старалась, тем больше ошибок совершала и тем сильнее пылала спина. При этом Джордж улыбался все шире и все усерднее хвалил ее умение танцевать.

В итоге ей показалось невежливым ответить «нет, спасибо» три минуты спустя.

В последующие недели он настойчиво покорял Гвен улыбками, приятными словами, и она все больше радовалась своему решению не отвечать «нет, спасибо». Да и друзьям ее нравился этот интересный, приветливый, улыбчивый мужчина.

Однажды субботним вечером, когда Джордж провожал Гвен от цветочного магазина Стэна (где теперь ждал ее всегда ровно в пять тридцать), к ним подбежал маленький мальчик, весь в слезах. Его мама была шагах в двадцати, не меньше. Она звала: «Кенни, Кенни!» – при этом одной рукой толкала коляску, а другой прижимала к груди ревущего малыша.

– Полегче, юноша! – воскликнул Джордж, опускаясь на одно колено. – Куда спешим?

Футах в пяти от Гвен и Джорджа мальчуган свернул с тропинки – и прямо на дорогу. Размытый силуэт Джорджа метнулся в том же направлении. Взвыл автомобильный гудок, Джордж поймал мальчика за щиколотку, каким-то чудом обхватил его за талию и изо всех сил дернул. Не успела Гвен ничего сообразить, а Джордж с мальчиком уже лежали на травянистой обочине. Ребенок по-прежнему плакал, на его лице была кровь. Его мама бросила малыша в коляску и помчалась к ним.

Джордж встал. Носовым платком вытер с лица невредимого мальчугана свою кровь, приложил платок к кровоточащему виску.

Когда Кенни и малыш наконец успокоились, женщина пожала Джорджу руку, растерянно забормотала благодарности. Джордж отвел Кенни в сторонку, присел перед ним и твердо, но ласково объяснил, что от мамы убегать нельзя, даже если сердишься на постоянно орущего младшего брата; что скоро Кенни станет мужчиной и должен будет защищать маму и братика. Кенни, еще не оправившийся от потрясения, кивал с несчастным видом.

Мама будущего защитника обеими руками пожала руки Гвен и заметила на ее безымянном пальце кольцо.

– О, – произнесла. – До чего же вам повезло с женихом. Такой добрый и храбрый мужчина!

– Да. – Гвен улыбнулась. – Повезло.

Ее сердце переполняла гордость.

Декабрь 1960 года

Перед глазами Джой плыл образ отца, рубящего ей руки и ноги. Ноздри заполнял запах крови… Вновь скрипнул линолеум – отец второй раз за вечер отодвинул стул. Вышел из кухни. Лишь тогда время возобновило свой ход.

Остальные домочадцы немедленно приступили к ежевечерним делам. Посуду отнесли в раковину, кетчуп спрятали в шкафчик, скатерть стряхнули и убрали в третий ящик, солонку с перечницей поставили в центре стола – для следующего завтрака; посуду вымыли, насухо вытерли и убрали по местам, пол подмели.

Мама загремела в раковине мыльным шейкером – решетчатым контейнером для обмылков: его взбалтывали в воде, в которой потом мыли посуду. Сказала, будто в ответ на вопрос детей, хотя те молчали:

– Все нормально. У папы просто мигрень. Мы должны проявлять понимание и сочувствие.

Был вечер пятницы, и Джой знала, что через несколько минут отец появится в кухне, уже переодетый в соответствующий костюм, и уйдет на собрание Церковных старейшин. По понедельникам и четвергам он посещал заседания общественного комитета, по вторникам – репетиции музыкальной группы, а по субботам либо играл на гитаре в группе, либо вел торжества по случаю помолвок и свадебных годовщин в актовом зале Блэкханта.