Они лежат так достаточно долго, Минхо даже почти удаётся заснуть, но его тут же будит новый наплыв энергии Феликса: он освобождает свою руку и пару секунд выпутывается из одеяла, садясь на кровати по турецки.

— М? — выдавливает из себя Ли Ноу.

— Просто стало интересно, — заговорщически говорит Феликс, — ты никогда не снимаешь футболку, — Феликс одним пальцем поддевает край хлопковой ткани, поднимая её вверх — Минхо тут же, почти грубо, останавливает его, схватив Феликса за запястье.

Феликс буравит Минхо взглядом. Минхо отвечает тем же.

— Больно, — холодно произносит Феликс и Минхо с виноватым видом ослабляет хватку.

В Минхо играет почти четверть бутылки вина и предельная честность Феликса, проявленная пару дней назад, когда он рассказал ему свою историю. Минхо решается ответить тем же:

— У меня на животе шрам.

— И что? — не понимает Феликс.

— Он уродливый. Очень. Я его… — Минхо сглатывает, давая себе секунду на подбор нужного слова, — стесняюсь, в общем.

Феликс хмурит брови.

— У меня тоже есть шрамы, которых я стесняюсь.

Минхо на автомате тянется к внутренней стороне бедра Феликса, большой ладонью накрывая белые полосы на нём.

Феликс разочарованно усмехается:

— Ты знал.

— Трудно их не заметить. Откуда они?

— Проявление слабости и жалости к себе, — Феликс убирает руку Минхо и пододвигается поближе. — В шрамах нет ничего такого. Это наша история. История каждого человека, отражённая на теле. Я не осужу тебя за это и точно не отвернусь, но если тебе самому больно прикасаться к воспоминаниям о твоей истории, я не настаиваю.

Меньше всего Минхо ожидал таких слов от Феликса. В особенности от слегка подвыпившего. Возможно, именно алкоголь и развязал ему язык.

Сначала Минхо касается своего живота сам, через ткань одежды. Руки его дрожат а дыхание сбивается. Затем он заглядывает под футболку, будто проверяя, на месте ли его шрам и смотрит на Феликса — тот ободряюще ему улыбается.

Наконец Минхо аккуратно, сантиметр за сантиметром, поднимает футболку, открывая вид на свой живот.

Помимо кубиков пресса и атлетичного телосложения, Феликс увидел то, к чему, оказалось, был совсем не готов: под левым ребром находился большой шрам. Если быть точнее, заживший ожог.

Ожог от утюга.

— О Господи, — Феликс прикрывает рот ладошкой; взгляд его прикован к отпечатку утюга на животе Минхо.

Он выглядел чётко, как будто вытатуированный, кожа вокруг обуглилась и зажила в неестественных складках, сам шрам состоял из белых рубцов. Феликс уверен: если включить свет, можно рассмотреть и марку.

— Тебя пытали?.. — осторожно спрашивает он.

— Нет!

— Ты случайно напоролся на него?

— К сожалению, нет.

— Будет проще, если ты сам скажешь, а то следующая моя версия: ты состоял в секте и добровольно приложил к пузу утюг.

— Феликс, блин.

Феликс хотя бы постарался разрядить обстановку. В следующую секунду Минхо нагнетает её ещё больше:

— Это подарок на память от моего биологического отца-уёбка.

Внутри Феликса всё холодеет.

— Нет… — отчаянно произносит он.

— Я до сих пор помню запах обугленной кожи и горелой плоти, помню, как кричала и билась мама, в попытках его остановить и как улыбался отец, когда поднял утюг, а на нём осталась моя кожа.

Феликс не может вымолвить ни слова: его горло будто сдавили удавкой, и с каждой новой подробностью сжимают ещё сильнее.

— Мне было четырнадцать. Прошло уже шестнадцать лет и единственное чувство, которое осталось у меня по отношению к этому, — Минхо кивает на свой живот, — это отвращение. Признаем, что он выглядит ужасно. Смотреть на него неприятно.

В противовес словам Ли Ноу, Феликс подносит руку к шраму, но не касается его — он передаёт тепло своих рук на расстоянии, водя по периметру отпечатка.

— Тебе больно? — спрашивает он.

— Уже нет, — отвечает Минхо, и только после этого Феликс полноценно дотрагивается. — И тебе не противно?

— Почему мне должно быть противно?

— Всем, кто видел его до тебя становилось страшно.

Феликс хмыкает и кончиками пальцев водит по рубцам кружочков от подошвы утюга, от чего у Минхо по телу пробегает стадо мурашек.

— Страшен не шрам — страшно то, что стоит за ним.

То ли Минхо наслаждается забытым чувством прикосновений к запретной зоне, к которой он никого никогда не подпускал, то ли живот — его слабое место, но постепенно Феликс чувствует, как под его руками Минхо расслабляется: перестаёт напрягать пресс и расплывается в довольном выражении лица.

Феликс вырисовывает волны, зигзаги и незамысловатые узоры, обводит тонким пальчиком каждый изгиб и родинку, изучает его торс.

Минхо почти засыпает под ласками парня, но вдруг руки Феликс переходят выше: к груди и плечам, которые ещё пока прикрывает футболка.

Ли Ноу открывает один глаз, с интересом наблюдая за Феликсом.

— Ты хочешь сделать мне массаж?

— Я хочу тебя.

Минхо тут же садится на кровать — задёрнутая футболка скатывается вниз; руки Феликса всё ещё остаются под ней.

— Ликс… это очередной твой способ исцелиться после травмы? Снова хочешь проверить себя?

Феликс тут же мотает головой, как будто бы ожидал этого вопроса.

— Нет… нет. С тобой — нет.

Минхо не хочет, но верит ему. Потому что сейчас кажется, что вся правда оголена и нет никаких причин, чтобы врать.

— Феликс…

— Заткнись уже, — рычит Феликс, впечатываясь в губы Минхо мокрым поцелуем. Одной рукой он помогает стянуть Ли Ноу футболку, и Минхо даже почти не смущается, когда впервые перед Феликсом остаётся без кофты; Феликс же смотрит на оголённое тело Минхо, как сорока на яркую вещичку: в глазах так и блестит восторг и предвкушение.

Сложив руки на плечи начальника, Феликс наклоняется к его уху, но не утруждается говорить тише:

— Какой же ты ахуенный.

Минхо в ответ прикусывает кожу около ключиц и тут же зализывает укус. Феликс устраивается между бёдрами Минхо и берёт его лицо в свои руки, рассматривая его, как в первый раз.

— Сколько раз я говорил тебе, что ты красивый?

Минхо по-настоящему смущается и надеется, что в темноте его румянца видно не будет.

— Примерно ноль.

— Ты красивый. Безумно.

— Прекрати эти нежности.

Минхо дёргается, высвобождаясь из плена цепких лап Феликса и снова целует его, повалив на спину.

Вокруг вдруг становится тесно, душно и жарко. Кажется, что вся вселенная в миг пропала и переместилась сюда — в эту комнату, на эту кровать с дурацким постельным бельём; её звёзды упали на щёки Феликса и Минхо готов поцеловать каждую, лишь бы Феликс перестал их замазывать.

В Феликсе и есть целая вселенная.

Когда Минхо думает об этом, его руки слегка подрагивают, а голова натурально кружится: пространство вокруг ходит ходуном; но эта мысль кажется настолько правильной, что отрекаться от неё кажется совсем глупым.

Они целуются долго, настолько долго, что кажется, вот-вот побьют «рекорд» Криса с Чонином.

Минхо отрывается, когда Феликс начинает жалобно поскуливать и слишком уж больно царапать голую спину начальника.

— Полегче с коготками, — шикает Минхо.

Феликс с виноватым видом гладит полосы содранной им кожи и смотрит на Минхо верным псом.

— Хочу отсосать тебе, — хрипловатым голосом говорит начальник, неотрывно наблюдая за реакцией Феликса.

Руки того неожиданно замирают в районе лопаток, глаза расширяются от интереса и шока.

— Ты… что?

— Не заставляй повторять, — отбривает Ли Ноу и перемещается на кровати, завлекая за собой и Феликса, усаживая его на край.

— Минхо, ты уверен? Я не хочу тебя принуждать к такому…

Минхо затыкает его коротким грубым поцелуем.

— Я хочу.

Каким бы уверенным в себе и своей сексуальности не был Феликс, сейчас он чувствует себя не на своём месте, а если точнее — не на своей позиции. Наверное исторически повелось, что пассивам не отсасывают, и сначала Феликс бесновался из-за этого стереотипа и святой убеждённости всех его партнёров, что так и есть, а потом смирился.