Она со временем смирилась, перестала просить, да и семейные хлопоты затянули, времени уже не оставалось интересоваться сочинениями мужа. А там расширился круг знакомых, визиты с утра до вечера, прогулки, светские забавы и развлечения, театры, выставки, рауты, балы. И восторженный рой поклонников: от юнцов, вздыхающих издалека, до сановных старцев, целующих ручку и проговаривавших комплименты дребезжащим голосом. А Пушкин за эти годы словно перегорел и как будто не замечал её ещё больше раскрывшейся красы, женского обаяния. Если поцелуи, то мимоходом, и комплименты затёртые, дежурные, он всё чаще стал замечать недостатки: «Что-то бледна сегодня», «Оплыла ты, ангел мой, не брюхата опять?» Но перед знакомыми, особенно новыми, хвастался ею, словно вещью или картиной какой: «Моя Мадонна!» Думала про Пушкина, а он тут как тут, – вернулся, присел на корточки, поцеловал сначала руки, потом притянул опущенную, гладко зачёсанную головку:

– Прости, Таша, не сдержался. Зачем же плакать? Не могу видеть слёз твоих. Давай сегодня отправимся на выставку к художникам, только вдвоём – ты, я и картины. Устал от визитёров пустозвонных.

– Давай, – шепнула она и отёрла лицо ладонями. Как-то сразу и обида прошла, только нежность к нему, такому вспыльчивому и неуравновешенному, захлестнула окончательно от торопливого пояснения:

– Всю ночь писал, так и уснул в кабинете одетым. Сейчас бы по выставке погулять без суеты, без лишних лиц, душой там отдохнуть.

«Значит, писал, а она сморозила глупость. Тут впору ей просить прощение, а не ему!»

– Конечно, пойдём, Саша, – произнесла она. – Позавтракаем и пойдём. Вчера из имения варенья прислали.

– Какого?

– Любимого твоего, из крыжовника, – улыбнулась Наталья Николаевна.

– Ангел мой! – обрадованно поднялся Пушкин, помогая и ей встать из кресла. – Уж какую неделю мечтаю о крыжовниковом, чтоб с белой булкой или маковым калачом.

На выставку Наталья Николаевна надела платье из чёрного бархата с корсажем, на котором переплетались шёлковые тесёмки и изысканные кружева. На голову – большую соломенную шляпу со страусовым пером, на руки натянула длинные белые перчатки. Пушкин залюбовался, она это видела и подумала, что тётка Катерина угодила новым прелестным туалетом. И чтоб они делали без её помощи и таких своевременных подарков, у мужа денег на её наряды не хватало, если только на обыденные вещи – домашние платья, сорочки, халаты, перчатки, да прочую мелочь. Натали недавно заглянула тайком в расходную тетрадь Пушкина и ужаснулась: долгов набегало за семьдесят тысяч, если ещё всё записано. Но сейчас она не хотела вспоминать о неприятных моментах, лучше наслаждаться восхищением в загорающихся особым светом глазах мужа, купаться в его любви, отодвигая в сторону всё и всех. Она протянула изящную руку в белой перчатке:

– Идём, Саша, пока никто не нагрянул.

Осенняя выставка в Академии художеств Александра Сергеевича оживила окончательно, – заблестели глаза, повеселело лицо. Он как ребёнок радовался каждому удачному на его взгляд полотну, восклицал, хвалил вслух. Вскоре, прослышав про приезд Пушкина, сбежались в античную галерею молодые художники и ученики Академии. С каким восторгом они окружили любимого поэта, стоявшего перед картиной пейзажиста Лебедева. Добровольные экскурсоводы не выпускали их обоих, показывая работу за работой, и с упоением внимали каждому слову своего кумира. Натали и на себе ловила восхищённые взгляды, но уже иного толка, красивая женщина – она тоже, как произведение искусства. Как ваза, например, или картина…

Далось же ей это сравнение с картиной! Просто сейчас, не в светском чопорном салоне, а среди искренних молодых людей увидела она вдруг, что такое для них всех Пушкин. А она всего лишь жена поэта – Поэтша, которой он даже не показывает своих стихов! И снова обида навалилась, настроение испортилось, назад ехала, не проронив ни слова, всю дорогу говорил один он, что-то восторженное, вспоминал, кажется, Брюллова. А Пушкин, впечатлённый посещением выставки и проявлениями искренней любви молодых художников, припоминал московскую сцену, которую уже описывал когда-то жене в письме, но уже забыл об этом:

– А Перовский, душа моя, показывал мне недоконченные работы Брюллова и ругал сбежавшего от него таланта самым оригинальнейшим образом. Он тыкал рукой во «Взятие Рима Гензериком» и причитал: «Заметь, как прекрасно, подлец, нарисовал этого всадника, мошенник такой. Как он умел, эта свинья, выразить свою канальскую, гениальную мысль, мерзавец он, бестия». Я не мог удержаться от смеха! Ты ведь помнишь Карла Павловича, Наташа? Он же бывал у нас.

Она заставила себя повернуть голову, вымученно улыбнулась:

– Ты забыл, вы явились далеко за полночь, откуда-то с дружеской пирушки и, кажется, сильно навеселе. Нянюшка говорила, ты детей сонных по одному таскал в прихожую показывать своему гостю. Ты и меня выволок бы в одной сорочке, но, видимо, остерёгся.

Пушкин смущённо потёр щёку с кудрявившейся бакенбардой:

– Ну, что ты, Наташа, мне просто стоило огромного труда заманить Брюллова к нам, он редко куда выходит, после чудного климата Италии ему в Петербурге холодно и неуютно. А про тебя я говорил Карлу Павловичу не раз, так и сказал: «У меня, брат, такая красавица-жена, что будешь стоять на коленях и просить снять с неё портрет».

Казалось, похвалил, сделал комплимент, а Натали взвилась:

– Я не статуя для обозрения, Александр Сергеевич, я – живой человек! Не хочу, чтобы меня демонстрировали каждому заезжему молодцу! И не до портретов нам сейчас, денег на самое необходимое нет, тебе уж скоро в долг будет не у кого взять!

Гнев вспыхнул и испарился, оставив между ними тягостное молчание, оно, словно барьер, разделило их, сидевших в одной коляске. Наталья Николаевна пришла в ужас, ведь уже второй раз за день не сдержалась и поссорилась с мужем. Куда только девались её выдержка и природная застенчивость! Хотела сказать «прости», но слово застряло в горле, стиснутом спазмом близких рыданий. Слёзы могли испортить всё ещё больше, Натали скрепилась через силу, протянула руку, затянутую в перчатке, робко коснулась его вздрогнувшей ладони. Пушкин к ней не повернулся, она видела лишь часть его лица и тугие желваки на загорелых скулах.

Вернулись оба в прескверном расположении духа и, не сказав друг другу ни слова, разошлись, она в свою комнату, он – в кабинет. Екатерина проследовала вслед за сестрой.

– Таша, завтра к обеду нас ждут у Карамзиных в Царском Селе.

Наталья Николаевна бросила шляпу на столик, устало потёрла затылок. Начинала болеть голова, а недомогание могло продлиться долго и не закончиться до визита к Карамзиным. Завтра у Софьи Николаевны день ангела, а эта старая дева крайне язвительна и злоязычна. Пушкин у Карамзиных непременно будет, он любил семейство покойного историографа, знался с ними ещё в юности. Но если Александр Сергеевич появится на празднике без неё, у Софи возникнет бездна догадок для предположений и сплетен. Натали старшую дочь Карамзиных недолюбливала, но никогда не показывала своего истинного отношения. Остальные члены семейства слыли людьми приятными и открытыми, а вечера у них всегда отличались простотой и непринуждённостью. У Карамзиных не приветствовались разговоры на французском языке, и в карты у них не играли, а любили беседовать о литературе и на всякие интересные темы. Там подавали умные, откровенные и задушевные беседы, как основное блюдо, а на десерт умели изрядно повеселиться и отдать должное внимание танцам. Ну, а где танцы, туда непременно явится Дантес, Жорж не пропускал вечера у Карамзиных, особенно если там бывала она.

На следующий день, в четверг, отправились к Карамзиным в полном составе. Лето те провели в Царском Селе и пока не вернулись в город. Дорога напомнила Александру Сергеевичу о лицейской юности, здесь он всё исходил пешком. Проехали по Садовой улице, которая неширокой полосой убегала вдаль, с одной стороны её обрамляли канал с водой и зелёная стена старинного парка. Канал со своими каменными уступами и маленькими водопадами служил великолепным украшением для улицы, с другой стороны которой имелись лишь каменные строения – конюшни, манеж, оранжереи и «кавалерские» домики. В одном из таких жил когда-то придворный историограф Карамзин. Но сейчас его семья снимала дом на соседней улице.