- Позвольте, как же это, - лихорадочно залепетал Фрасак. Ум его лихорадочно бился: арестовать? Или нет, погодите, у этого же человека были огромные взятки, Фрасак сам подносил яшмовый ларец, и если он может откупиться...
А покойник, как был, в вонючем своем платье, уселся в обитое бархатом кресло и сказал:
- Господин араван! Наместник Ханалай затевает восстание.
Фрасак глядел на Шаваша с изумлением.
- Но, постойте, пролепетал он... Вам, как человеку Нана... и запнулся.
Он хотел сказать, что Шавашу, как человеку Нана, было бы естественно присоединиться к Ханалаю.
Шаваш нагло усмехнулся:
- Вы бы очень удивились, араван, узнав, чей я человек сейчас... Но не в этом дело. Вы должны арестовать яшмового аравана. Он сегодня ночует в усадьбе Ханалая, - его там просят быть благословить мятежников, а он отказывается...
- Отказывается, - не понимал Фрасак, - это хорошо. Очень благородно с его стороны...
Шаваш наклонился к Фрасаку и сказал:
- Это яшмовый араван сопровождал Киссура в столицу, и это яшмовый араван научил его, что говорить государю.
Разумеется, он не мог предвидеть, что Киссур сумеет подавить бунт такие вещи даже бесу нельзя предвидеть, - но он знал, что бунт в столице повлечет за собою бунты в провинции, а так как наместник Ханалай понимает пути, которыми ходит душа народа, он попросит поддержки у какого-нибудь святого, а этим святым может быть только яшмовый араван. Что же, что он отказывается? Покочевряжится маленько - и согласится...
"Арестовать, - крутилось в голове у аравана, - арестовать и представить Арфарре... постойте, да ведь его уже арестовывали: стало быть, он уже здесь как агент Арфарры. Или нет, он же умер, - это тогда, стало быть, чей он агент?"
А Шаваш, как ни в чем не бывало, взял грязной лапой кувшин, налил в пузатую чашку вина, выпил и сказал:
- Яшмовый араван - не человек, а бес.
- То есть как это бес? - изумился Фрасак.
- Очень просто. Помните, как разметало по бревнышку Белоснежную управу. А как он кошечкой оборачивается? По воздуху летал?
Араван Фрасак смутился.
- А теперь подумайте, - продолжал Шаваш, - что будет, когда во главе восстания станет человек, который может испепелять стены и оборачиваться кошечкой. А? Кто через три года будет первым министром?
Шаваш, не мигая, глядел на Фрасака, и несчастного аравана вдруг начала бить крупная дрожь. Как-то сразу он понял, что никакой арест этого отощавшего беглеца с безумными золотыми глазами ничем ему не поможет. Да, да, не поможет! Страшный инспектор, шельма, интриган и взяточник, опять вывернется, как вывернулся он неведомым образом из-под парчовых курток, и не только в столице аравана не похвалят за этот арест, а наоборот, Шаваш как-нибудь так извернется своим языком, что он же, араван, пострадает... И подумал араван тоскливо, что вот - это перед ним сидит настоящий бес, а то и покойник, отпросившийся на волю, а яшмовый араван - тот никакой не бес, и не надо перечить...
- Хорошо, - сказал жалким голосом араван Фрасак, - что я должен делать?
Этой ночью Шаваш засыпал спокойный и сытый. Блеф удался. Глупый Фрасак не арестовал его, глупый Фрасак перепугался и разинул рот. Яшмовый араван надеется быть советником над Ханалаем... Ну что же: завтра яшмовый араван получит самое большое удивление в своей жизни...
За завтраком у горшечника Бьернссон был рассеян: было ему тоскливо и плохо, и не радовала его ни резная листва на заднем дворике, где пышная хозяйка подала чай и теплые лепешки, ни запах теплого хлеба, подымающийся согласно изо всех дворов предместья, ни радостный крик пестрого петуха. "Что же делать, - думал он, торопливо прожевывая пресную лепешку, что же делать? Ну, сбежал я от Ханалая, и что? Разве это остановит бунт? И опять-таки, если остановит, чего гордиться? Это еще неизвестно, что лучше - правительство Арфарры или восстание, пожалуй, что при определенных условиях восстание все-таки лучше..."
И, поскольку Бьернссон не знал, что делать, он с радостью принял известие какого-то человека в синей куртке о том, что его старый друг господин Афоша приехал в город и остановился здесь же, в предместье, в гостинице Идона у храма Семи Черепах, и, расхворавшись в пути, хочет поговорить с проповедником о душе и боге.
Дорога к храму была недалекая, вид все время менялся, - то сбегались к тракту дома и плетни из колючей ежевики, то вдруг расстилались вокруг легкие, на песчаных здешних почвах луга, и тогда солнце сверкало на ровных рядах маслин, высаженных, для скорейшего созревания, вдоль дороги. Из травы вспархивали птицы. Несколько крестьян с кадушечками за спиной повстречались яшмовому аравану и попросили поглядеть счастливым взглядом на них и на кадушечки. Яшмовый араван, конечно, поглядел.
Наконец показались домики храмовых ремесленников и гостиницы для приезжих, явившихся замаливать свои грехи, беленые стены обступили дорогу, щебет птиц сменился голосами женщин и грохотом вальков, выколачивающих белье, предместье уже вполне проснулось, под высокой аркой хлебной мастерской полуголый человек в белом переднике оттискивал на сырых лепешках государственную печать, рядом дышало горлышко раскаленной печи, в лавке напротив резали козу, и женщины уже собрались вокруг, споря о лучшем куске.
Бьернссон свернул в тупичок, ведущий к гостинице Идона, и сразу понял, что дело плохо. Возле беленых ворот толпились женщины с кувшинами в руках, прибежавшие от ближнего колодца, а сбоку стоял паланкин с крытым верхом Возле паланкина в землю был воткнут сторожевой веер с красивой надписью "Управа аравана Фрасака". Бьернссон хотел повернуться, но поздно: "Вот он, колдун!" - раздалось сверху, и в тот же миг на яшмового аравана накинули веревку.
Через полчаса яшмовый араван въезжал в город в бамбуковой клетке. Белый балахон его был от ворота и до подола залит кровью - стражники зарезали над ним гуся, что считалось лучшим средством от колдовства.
- Лейте больше, - распорядился сотник аравана Фрасака, а то будет то же, что в Белоснежной управе! Ведь это такой вредный колдун, он не только на фениксах летает, он и в земле дырку делает!
