Может просто потому, что косу я в тот же вечер обрезала. Жаль было…, много лет растила, красивая была коса — длинная и толстая, но не тяжелая, пышная. Но тогда мне казалось, что иначе просто никак — нужно это сделать, просто необходимо! Чтобы он понял, что я не разрешала, что я против! Что больше не допущу ничего подобного! Что не дам себя мучить и отравлять жизнь непониманием происходящего.
Что вообще это было с его стороны и зачем — шутка такая? Просто интерес к длинным волосам? Скорее, смахивало на издевательство, ведь он все понимал про меня. Но он не мог, это не было похоже на его привычное поведение и совершенно не вписывалось в образ взрослого и серьезного человека. Я не знала в чем дело и защищалась так — скрипели под ножницами волосы, по щекам стекали непослушные слезы…, я почти ничего не видела в зеркале. И отрезать-то я отрезала, но сразу же и пожалела об этом. Опять плакала…, а потом и бабушка плакала, когда увидела. Проклятый чужой принц!
Два долгих года…
Он, как начальник нашей СБ, знал обо мне все — что я купила подержанную машину и у кого, где живу, кто мои родители и где сейчас находятся. Что бабушка в шестьдесят пять ушла на пенсию, что у меня все эти годы не было никакой личной жизни, что в моей банковской ячейке лежат старинные серебряные серьги и трофейная марка стоимостью в миллион долларов. Мне пришлось рассказать об этом, когда он задал мне вопрос в лоб, вызвав к себе в кабинет:
— Екатерина Николаевна, я настаиваю… мне нужно, просто необходимо знать — что вы вложили в банковскую ячейку? Это не простое любопытство. Вы должны понимать, в чем заключается моя работа. Есть серьезные причины требовать от вас самого честного ответа.
— Какие могут быть причины? — блеяла я под его прямым серым взглядом, — есть такое понятие, как тайна банковских вложений. Это мое личное дело, как оно может касаться Шарашки?
— Я и надеюсь, что никак, но мне нужно удостовериться в этом, необходимо, — мягко дожимал он меня, а я сжимала потные ладони в кулаки, шалея просто от звуков его голоса, от того что он обращается напрямую ко мне. А еще прямой взгляд… это был явный перебор. Проклятый принц! Помешательство какое-то!
Зачем спрашивал, откуда узнал о ячейке, почему так настаивал? Я была не в состоянии выяснять это и раскололась, в конце концов, а он кивнул, поблагодарил за помощь и доверие и никогда больше не спрашивал об этом. Почему я сравнительно легко выдала нашу «страшную» семейную тайну? Почему всегда была, как под гипнозом, стоило ему обратиться ко мне с самым простым вопросом? Просто это было так редко…
Бабушка сразу же, прямо в тот самый вечер отправила меня к своей хорошей знакомой, и она постаралась исправить то, что я натворила на своей голове. Мне даже понравилось потом то, что получилось и мороки с волосами стало однозначно — меньше. Требовалось просто расчесать их утром влажной расческой с редкими зубьями.
Когда я явилась на работу с короткой стильной стрижкой с редкими волнистыми прядками на шее, он только сжал губы в тонкую жесткую полоску и, оглядев результаты моего отрицания вчерашней ситуации, вышел из помещения. Я не понимала его… Зато сама тогда вдруг четко осознала что нужно было мне, чего я добивалась этим своим бунтом — того же серьезного и уважительного отношения, что было до этого. И чтобы ни намека на насмешку над моими чувствами!
На ворохе волос и смятых простынях
В моих руках нагая женщина… Моя!
Целую щеки с длинной тенью от ресниц,
Ласкаю плечи, глажу линию ключиц…
Вчера — живот и впадинка пупка,
А раньше… сны, как пытка. Нелегка
Ты, доля жаждущего и не смеющего взять,
И только в снах… А предстоит еще… терять.
Хочу…! И больно так немыслимо хотеть.
Как говорят? Париж увидеть — умереть?
Нет, все не так! Тебя одну держать в руках,
Любить на влажных, скомканных шелках!
Вот что в разы дороже — от любви сгорать
С тобою вместе! Но… не время умирать -
Сереет утро, начиная новый день,
Дела, заботы…, а над ними — ночи тень…
* * *
Я постепенно узнавала о нем — не выспрашивая, а нечаянно услышав чужие разговоры. То здесь, то там всплывала скупая информация, относящаяся к Георгию, и я впитывала ее, как губка. Само собой, прямо расспрашивать о нем я не стала бы. И это было психологически некомфортно и утомительно — видеть человека каждый день, испытывать к нему ненормальный, болезненный интерес и не иметь возможности узнать о нем самые простые, элементарные вещи. О других сотрудниках со временем я узнала многое — слушая и уточняя потом, просто спрашивая по случаю. Не со всеми у меня сложились приятельские отношения, все-таки большинство мужчин были старше меня и намного. Зато, благодаря моему возрасту, они и относились ко мне слегка покровительственно и снисходительно, а в общем — по-доброму. А вот с молодежью у нас оказалось много общего — все мы в разные годы окончили один и тот же институт. И вот с ними все было просто и привычно.
Но вот те крохи, что я смогла узнать о личной жизни Георгия: у него была жена Лена и двое детей — старшая девочка семи лет и мальчик Саша — трех.
Прошлой осенью, совсем еще ранней осенью, именно той, когда я познакомилась с Сергеем, получилось так, что я присутствовала при разговоре Сам-Сама и Георгия. Мы с шефом ждали, пока Ирина Борисовна, его жена и секретарь, приготовит для нас свой фирменный кофе, и обсуждали некоторые рабочие моменты.
Он вообще сильно выделял меня среди других работников, не знаю уж, чем именно я оказалась так интересна шефу? Может быть тем, что и я тоже получала от нашего общения нешуточное удовольствие? Так что с обоими Дикерами мы довольно часто встречались или в кабинете начальника или в секретарской. Если меня приглашала Ирина Борисовна, это значило, что общение предполагалось неформальное и, как правило — не только с кофе, но и с печеньками или пироженками. Беседовали мы при этом на самые разные темы — и посторонние и рабочие. В тот день женщина заглянула в кабинет к шефу и поинтересовалась:
— Самсончик, тут к тебе прорывается СБ. И что ты на это скажешь?
— Что кофе придется делать целых три раза, счастье мое, — покивал головой шеф. И в кабинет вошел Георгий. Я совершенно неосознанно подобралась в кресле, скрестив и поджав ноги, втянув живот и тоскливо размышляя — когда же я, наконец, перестану зажиматься и нервно дергаться в его присутствии? Уже взрослый вроде человек, целый инженер и даже как будто в авторитете, что только подтвердил сегодняшний разговор с начальством…
— Присаживайтесь, Георгий Артурович, — пригласил шеф, — сейчас Ирочка сделает нам всем свой фирменный кофей. С Катенькой мы уже закончили, но вы немного подождите — Ирочкин кофей того стоит.
Пока пили кофей, опять зашел разговор о небольшом междусобойчике на загородной даче шефа, который тот устраивает для сотрудников. Перед этим приглашение на него получила и я. Меня звали приезжать вместе с бабушкой, которая к тому времени была уже хорошо знакома с Ириной Борисовной. И Георгий тоже приглашался вместе со всей семьей. Шеф говорил, неспешно прихлебывая сваренный с неведомыми пряностями кофе:
— Вы же знаете, как у нас там замечательно хорошо. И девочки ваши отдохнут, соберут для себя поздней смородины (мы с Ирочкой не справляемся), и Саша побудет на свежем воздухе. Мальчику полезно выехать на природу, вряд ли получается…
— Спасибо, — оборвал его на полуслове Георгий, скользнув взглядом в мою сторону. Не посмотрев, только дернувшись посмотреть. Будто то, о чем они говорили, как-то касалось меня или наоборот — ни в коем случае не должно было коснуться.
К тому времени я, как сверхчувствительный радар, научилась считывать и улавливать малейшие нюансы его настроения по звучанию голоса, характеру дыхания, звуку шагов, только по намеку на движение. Мне вообще нельзя было находиться близко от него, я сразу же начинала резонировать, становясь болезненно зависимой от странного ощущения, будто наши ауры сливаются, сплетаются и горят…, горят… Потому что мне-то точно становилось жарко и неловко.
