Измучился хан Токтамыш,

Всю душу свою истерзал.

Озираясь, он так сказал:

«Кого только на сборище нет?

Но песни до сих пор ещё нет!

За какие наказан я грехи?

В день, когда беспомощен я,

Некому сказать стихи!»

Дом нугаев в смятенье пришёл,

Никто ответа не нашёл,

Никто совета не нашёл,

Хану стихами сказать не сумел,

Подойти к нему не посмел,

Ханский гнев стоял в ушах.

«Мы не знаем, – все говорят», —

Простите нас, падишах!»

И тогда воззвал Токтамыш:

«Найдёшь дорогу вслепую ты,

Откроешь тайну любую ты.

Трепещет саз у тебя в руке,

Играет стих на его языке.

Рыдает саз в печальный час,

В хороший час смеётся саз.

Сын Туктара, батыр Тугач,

Звонкого дара сейчас не прячь,

Стихами правду мне скажи,

Своё искусство покажи!»

Руки Тугач сложил сперва,

Эти потом сложил слова:

«Дума необычайна твоя,

Недоступна мне тайна твоя.

Мысли твоей не достигну я,

Речи твоей не постигну я.

Но теперь стоит у ханских врат

Девяти батыров старший брат,

Бий Кыпчак, твой надёжный оплот.

Он один твою думу поймёт».

«Здравствуй, Идиль, Отчизна – Дом!»

Воззвал тогда хан Токтамыш;

«Чужим словам не внимаешь ты.

Брони вовек не снимаешь ты,

Не считаешься с ханским приказом ты,

Лишь на свой надеешься разум ты!

Бий Кыпчак, войди в мой дом,

Слушай, что тебе я скажу.

На каждом боку твоём по ножу.

Ростом в лиственницу твой конь.

Панцирь твой, батыр-исполин,

Из тысячи железных пластин.

Длина копья – двадцать аршин.

Юрта твоя – из пологов двух,

Речью чужой не тешишь ты слух,

Без разумения не войдёшь

В край, в котором живёт чужак.

Сын Мютана бий Кыпчак,

Стихами правду скажи,

В стихи всю правду вложи».

Кланяясь низко, вошёл Кыпчак.

Он вошёл, колено преклонил,

Под колено шапку подложил,

В руки взял медовину он,

Отведал её половину он,

Начал было стихи говорить.

Но сын Камала Кин-Джанбай

Сразу дело смекнул,

Кыпчаку он намекнул:

Отойди, мол, назад, —

Чтобы не говорил невпопад.

Сказал тогда Токтамыш-хан:

«Сорок верблюдов везут с трудом

На себе твой мощный колчан.

Сын Камала, войди в мой дом.

Ростом ты выше райских слуг.

Много пред ханом имеешь заслуг.

Шесть изо рта выпускаешь письмен.

Шесть понимаешь чуждых племён.

Здесь раздавались других голоса.

Ты, Кин-Джанбай, в моём бурдюке[24] —

Капля последняя кумыса.

Вот и последний дай мне совет,

Кин-Джанбай, очей моих свет,

Если плохо Кыпчак говорил,

Сам скажи мне стихами тогда:

Кто он, кто такой Кубугыл?!»

Кин-Джанбай тогда сказал:

«Великий мой хан, владыка мой хан!

Ты в эту тайну проникнуть не мог,

И я эту тайну постигнуть не мог,

И я этой цели достигнуть не мог!

Тайна эта – как трудный сон.

Не понять нугаям его,

Здесь мы не разгадаем его.

На берегах шести рек

Пребывает один человек.

Прозывается он Субра.

Лицо пожелтело, как у бобра.

Голова, как выдра, седа.

Лёгок меч его, как вода,

Прочности нет в его зубах,

Ноги одеревенели его,

Скоро отвезёт его прах

Конь на деревянных ногах[25].

Сто девяносто пять лет

Он глядит на суетный свет.

Семьдесят семь обошёл он краев,

Убивал леопардов и львов.

Этот в шубе красивый мудрец,

Этот в куньей шапке певец

Знает, кто такой Кубугыл.

Не знает он – не знает никто!»

Так батыр Кин-Джанбай сказал.

Вызвать певца хан приказал.

Услыхав Токтамыша приказ,

Ханский гонец Баймурат тотчас

Шапку надел, затянул кушак,

Хвост коня скрутил узлом,

Поскакал к Шестиречью верхом.

За шесть дней резвый скакун

Прискакал, убыстрив бег,

К берегам шести рек.

Увидал гонец певца,

Удивился осанке его,

Но был он похож на мертвеца:

Движутся, мнилось, останки его!

Расшатались зубы его.

Не держались губы его.

Щеку, готовую упасть,

Подвязал он белым платком!

Таким он древним был стариком,

Что на коня не мог он сесть,

Если сядет – не сможет слезть.

И тогда гонец Баймурат

Без певца вернулся назад.

Токтамышу сказал Кин-Джанбай:

«Из далёкой стоянки мудрец,

С величавой осанкой певец

На коня верхом не может сесть,

А если сядет – не сможет слезть.

Владыка мой, ласку окажи,

В золотую коляску прикажи

Шесть коней вороных запрячь.

Цветами осыпать прикажи,

Оглобли украсить прикажи,

Пуховики положить вокруг

И посади двух своих слуг.

Отказаться сумеет ли тогда,

Не приехать посмеет ли тогда?»

Токтамыш эту ласку оказал.

В золотую коляску приказал

Шесть коней вороных запрячь.

Цветами осыпать велел,

Оглобли украсить велел,

Пуховики положить вокруг

И посадить двух своих слуг.

Шестиречья видны берега.

Входит с речью один слуга:

«В шубе красивой мудрец,

В куньей шапке певец!

Осанка величава твоя,

Не тускнеет слава твоя.

Сто девяносто пять лет

Ты глядишь на суетный свет.

Почестей достойный старик,

Ты в грядущее взором проник.

Мой повелитель Токтамыш

Приглашает тебя в свой дом.

Если ты в доме его погостишь,

Что же ты потеряешь на том?

Если ты дело его разрешишь,

Что же ты потеряешь на том?»

Исполнили слуги свой долг.

Опоясав певца кушаком,

Подвязав ему щёки платком,

Рот закутали в белый шёлк,

Чтобы голос певца не замолк.

Соком цветка намазав глаза,

Чтобы глаза не затмила слеза,

На руку положили алмаз —

Таков был ханский приказ.

В коляску старика посадив,

Клятву приняв, что будет правдив,

Рядом поставили костыли,

Старца к владыке повезли.

Когда величавый певец,

Согнувшись, вошёл во дворец,

Великий хан Токтамыш

С почётом принял его.

Устроил он торжество.

Приглашение разослал

Старикам мудрейшим он.

Вызвать велел и старейшин он, —

Тех, что были мудры,

Повелел на Кук-Тубе

Белые поставить шатры.

Был окружён мурзами он.

Суровыми глазами он

Собрание оглядел.

Сказал: «Для высоких дел

Вас, мудрейших в стране,

Я сейчас пригласил,

Чтобы вы поведали мне:

Хорош или плох Кубугыл?»

Быстро внесли в кадке мёд,

Бражный, хмельной, сладкий мёд.

Кравчим назначен был Идегей.

Он поднёс чашу певцу.

Опрокинул чашу Субра,

Пламя разлилось по лицу.

Голосом, сделанным из серебра,

Молвил величавый Субра:

«Если помчится конь, торопясь,