Немного успокоившись, тетя Вера зыркнула на Витька, который прошел чуть вперед и нас, судя по всему, не слушал.

— Ты той ночью вышел и не вернулся… — сказала она. — Что случилось, где ты был?

Сказать ей правду?

А если сдаст?

Я видел кино, где люди доносили на главного героя ради него же, как им представлялось. Стучали из любви, так сказать, беспокоясь, что их любимый человек пошел по кривой дорожке, и надеясь, что соответствующие органы вправят мозги. В итоге органы вправляли мозги — на каторге или плахе.

Нет силы в правде…

— У Аньки, — бухнул я.

Вера помрачнела, затвердела лицом.

— Вот прошмандовка! А мне клялась, что не знает, где ты! Ну я ей!

Я поспешно сказал:

— Тетя, не надо ее ругать! Вообще не надо ей ничего говорить, договорились? Она молчала, потому что я ее попросил.

Тетя заколебалась.

— Ладно… Уметь держать язык за зубами — прекрасное качество…

Уф, подумалось мне, пронесло.

— Кушать будешь? — осведомилась тетя.

Я страшно хотел жрать, но вспомнил, что обворовал подпол. Тетя полезет за едой, и возникнет масса неудобных вопросов. Если, конечно, кто-то из соседей уже не обнаружил пропажу запасов.

— Меня кормили. На работу пора, рейтинг улучшать. Я сейчас на заметке, сама понимаешь. После поем.

— Как знаешь.

Тетя, успокоенная, удалилась, и мы с Витькой помчались к гаражам. Пока подходили к мусоровозу, я холодел — что если Модераторы добрались до содержимого кузова? Они найдут оружие, и тогда никакая неожиданная амнистия не поможет, можно не сомневаться… Я быстро заглянул в кабину — перфокарта на месте, — обошел машину, но Витька опередил и первым заглянул в кузов. Не представляю, зачем это ему понадобилось. Наверное, по привычке проверил.

У пацана отвалилась челюсть.

— Тут наши вещи из мастерской!

Итак, пора объясниться.

Нет силы в правде, но и во лжи тоже. Где она, сила?

— Это я загрузил, — вздохнув, сказал я.

— Ты загрузил? Когда? Зачем?

— Вчера ночью.

По глазам Витьки было заметно, как он стремительно шевелит извилинами.

— Ты хотел бежать один! — догадался он. — Вот ты крыса!

— Это глюк… — начал я, но Витька перебил:

— Это не глюк, это ты говнюк!

Рифмоплет хренов…

Я разозлился:

— Эй! Я тебя вообще не помню! Врубаешься, нет? Ты для меня новый знакомый, как и тетя, как и Аня с Дашей, как и вся, мать ее, Вечная Сиберия! И вообще, не было никакого глюка, я — другой человек, не тот, которого вы все знали. Это вам, чипированным, промыли мозги, что я — ваш старый знакомый, которого вы всю жизнь знаете, а у меня была совсем другая жизнь! Так что идите вы в жопу, я вас не знаю и ничего вам не должен! У тебя лично, Витька, нет никакого морального права что-то такое мне предъявлять!

Речь произвела впечатление. Витька выглядел ошарашенным и сбитым с толку. Иногда, подумал я, не поорешь — люди не поймут. Обязательно нужно разыгрывать шекспировские страсти, чтобы тебя наконец услышали. Если бы я тихо, вежливо и занудно объяснял ситуацию, сколько понадобилось бы времени? И получилось бы что-нибудь в принципе?

После короткой паузы Витька спросил:

— Почему сейчас со мной едешь? Ночью Уродов увидал, испугался и понял, что один не справишься?

Догадливый, мелкий засранец!

Я честно ответил:

— Да.

У Витьки был удовлетворенный вид.

— Добро. Поехали!

Он энергично запрыгнул в кабину. Я установил в гнезда заряженные батареи, сел на руль, недовольно и ворчливо спросил:

— А ты че такой довольный?

— Раз ты понял, что без меня не можешь, больше не бросишь. Когда люди друг другу полезны, у них здоровые отношения.

Хмыкнув, я предположил:

— Где-то вычитал такое?

— И вычитал, и сам дошел. Вот мои родители… — Витька запнулся. — Они поздно поженились. Оба до двадцати пяти ходили холостые, и тогда по закону их поженил местный Администратор.

— Да ну? — поразился я.

— Ага. После двадцати пяти надо быть женатым или замужней, это закон.

Я пробурчал под нос:

— У меня еще три года форы есть…

— Они друг с дружкой не хотели жить, — продолжал Витька. — Но закон есть закон. И ребенка они не хотели, их меня родить заставили. Тоже по закону. Или рожай, или на лечение. Если доктор докажет, что рожать они могут, но не хотят, тогда на…

— Каторгу, — договорил я, и Витька кивнул.

Весело, что и говорить.

Я выехал из гаража и остановился. Витька не спешил вылезать и запирать ворота.

— Откуда знаешь эти подробности? — спросил я.

— Они мне сами говорили.

— Наверное, сгоряча сболтнули?

— Ага, раз пятьдесят сгоряча?

Я вздохнул. Витька переживать о родителях не будет. И они, скорее всего, о нем тоже. Свинское отношение к единственному ребенку, пусть и нежеланному. Со временем нормальные люди привыкли бы к ребенку и полюбили его, но в данном случае речь, видимо, идет о редкостных выродках.

— Закрывать гараж будешь? — спросил я.

— А зачем?

— Действительно, зачем?

Я надавил на газ. Мы покатили по грунтовке вокруг холма с беседкой на вершине.

Из-за поворота выехал широкий комбайн с мотовилом впереди, наклонной трубой измельчителя соломы сбоку и почему-то ковшом экскаватора позади — суставчатая лапа торчала над бункером для зерна. Механический гибрид перегородил путь — ни объехать, ни проехать. В крохотной кабинке виднелась женская фигура в белом платке и сером комбинезоне. Женщина распахнула дверку и полезла наружу по металлической лесенке.

— Вот блин, — вырвалось у меня.

— Ты че, до сих пор со своими бабами не разобрался? — полюбопытствовал Витька.

— Цыц, шпана! — огрызнулся я.

Выпрыгнул из мусоровоза и пошел навстречу Ане.

Пока шел, думал: наврать что-нибудь или сказать правду?

Аня не дала додумать.

— Сбегаешь в Поганое поле? — спросила она насмешливо. — Да еще и с мелким?

— Да, сбегаю, — сказал я. — А мелкого не заставляю.

Буду говорить правду!

Аня помолчала, щурясь на солнце и глядя то на меня, то на Витьку в кабине машины. Она была непривычно серьезна — я-то привык, что она вечно смеется и балагурит.

Наконец она сказала:

— Такое иногда бывает. Люди уходят из Вечной Сиберии в Поганое поле. Этих людей называют Отщепенцами. Живут с поганью по соседству, если их Уроды не съедят.

Я невольно поежился и промолчал.

— Если человеку не хочется жить нормальной жизнью, его никакими силами не удержишь, — сказала Аня. — Поэтому и погони за вами не будет. Просто назад вас не пустят никогда. Когда границу пересечете, станете чужими, жителями Поганого поля. Пожелаете вернуться, а не сможете. Жалко, ты мне понравился после глюка.

Ветер растрепал мне волосы, я их зачесал в сторону пятерней. Проговорил:

— Прощай, Аня.

— Прощай, Олесь.

Она-таки улыбнулась, но улыбка вышла кисловатая. Она будто поставила на мне крест и была по этому поводу не слишком рада. Повернулась и пошла к комбайну. Гибрид заурчал, развернулся и съехал с дороги на обочину. Я заскочил в свою машину и поехал дальше. Больше не оборачивался. Витька деликатно помалкивал.

Когда доехали до ворот, я отпер замок. Поблизости не было ни души — нам и впрямь никто не мешал уезжать. Я проехал за забор и запер ворота. Усевшись за руль, поглядел вперед, на лесистую безлюдную местность, где по ночам царит инфернальная вакханалия, и сказал Витьке:

— Аня говорит, что те, кто сбежал из ВС, больше не смогут вернуться.

— Ну да, — сказал мальчишка. — Теперь мы — Отщепенцы.

***

По мере приближения к карьеру меня охватило сильнейшее беспокойство — скоро проезжать заброшенный Посад. Я был, что называется, на измене. И хотя знал, что Уроды активны только в темноте, было страшно так, что и не передать.

Вместе с Витькой мы выгребли то, что я оставил позапрошлой ночью, в том числе жизненно необходимые лампы и некоторые запчасти, которые смахивали на сущий хлам.