– Добыл, повелитель, – скромно потупившись, отвечал корабчи.

Он повёл Тохтамыша в дальний угол двора, где на короткой привязи метался молодой беркут. Завидев людей, он расправил крылья, угрожающе заклекотал.

– Хорош! – Хан открыто любовался гордой птицей. – Как же ты взял такого?

– Выслеживал гнездо два месяца, – коротко ответил корабчи. Он не стал рассказывать, как долго боролся с сильной птицей, как беркут разодрал ему клювом руку. Шрамы ныли до сих пор, хоть и минуло много дней. Сейчас птица только казалась дикой и непокорной, она уже брала из рук корабчи куски сырого мяса, и вскоре Ахмед готовился отдать эту привилегию господину, чтобы беркут приучился к повелителю, чувствовал в нём хозяина.

А Мухаммад кормил своего рыжеголового турумтая, сокол выхватывал угощение, придерживая когтями, рвал на части острым клювом. Круглый блестящий глаз его скользил по мальчику, словно примечая и запоминая владельца, дающего ему пищу. Мухаммад ощутил на своих плечах тёплые ладони деда, обернулся и спросил с горячностью:

– Когда же на охоту, повелитель?!

– С утра и поедем, – ободряюще похлопал его по спине хан. – Готовься, корабчи, отправишься с нами.

Весенние деньки наполнялись забавами и развлечениями: то скачки и состязания, то игрища и праздники. Мухаммада больше увлекала охота, а развлечений со сверстниками он избегал, потому спешил в такие часы в келью мудрого Камола Худжанди. Пришёл и этим утром, но не застал шейха. А поэт, привезённый из Тебриза в Сарай в обозе повелителя, бродил по улицам города, так и не ставшего ему близким. Не привлекали почтенного старца богатые базары и многолюдные караван-сараи, не радовали взора роскошные дворцы, соперничающие в красоте мозаик и многоцветных росписей с мечетями и соборами. Не задерживался он и на площадях, плещущих фонтанами, ни у прудов и каналов, над которыми склонялись приземистые деревья с раскидистыми уже зазеленевшими кронами. Брёл среди бесконечных рядов домов, по выложенным камнем площадям и по слободским улочкам, утопавшим в весенней грязи, а в груди старого поэта бился стих. Он написал его уже здесь, в городе, где заточили ставшее немощным тело Камола.

Вернувшись во дворец, шейх застал у кельи маленького солтана. Мухаммад терпеливо ожидал наставника, привалившись спиной к серой стене.

– Что случилось, царевич? – встревожился Камол. – Отчего вы сидите здесь, когда все дети повелителя предаются забавам.

– Я пришёл к вам, учитель, чтобы спросить об одной вещи. – Не по годам серьёзное личико мальчика было полно печали, и он сам казался озабоченным и расстроенным.

– Проходите в келью, солтан, не дело разговаривать о важном на пороге.

В келье он усадил ребёнка на вытертую кошму, разломил надвое холодную лепёшку, от которой Мухаммад не отказался. Он прожевал первый кусочек и вскинул на наставника серьёзные глаза:

– Камол-баба, скажите, долго ли вы учились, чтобы познать всё, чем владеете ныне?

– Учиться можно всю жизнь, но так и не познать главного. Должна быть цель, и тогда вы станете получать то, что необходимо именно вам.

Собственные объяснения показались ему слишком сложными для мальчика, и потому поэт продекламировал одно из своих творений:

Мухаммад вздохнул, стряхнул крошки с подола атласного чапана.

– Значит, ключ – это время, учитель. Чтобы познать языки, философию, историю, военное дело… Смотрите, как много времени нужно, разве хватит на это целой жизни, даже если я буду старателен и усерден? А на забавы уходит много часов, я не хочу предаваться играм, когда вокруг так много всего.

Мухаммад неопределённо махнул рукой и нахмурился, невольно напоминая маленького старичка. Шейх задумался. Из учеников, которых направил ему повелитель, солтан Мухаммад был старательнее всех и знал уже больше старших, но этот разговор открыл ханского внука с неожиданной стороны. Камол знал, что и отец мальчика – солтан Джеляльуддин – прослыл среди братьев самым умным и рассудительным. Видимо, сын пошёл в него, а со временем, должно быть, превзойдёт и отца. Только для царевичей столь высокого рода большая учёность не идёт на пользу. Среди них превыше всего ценятся полководческий дар, государственное предвидение и умение повелевать. Как это объяснить мальчику, душа которого стремится к познанию, мечтает объять необъятное?

– Забавы и игры в вашем возрасте, Мухаммад, необходимы. Они дают силу, ловкость и нельзя ими пренебрегать. А для учёбы предназначены другие часы. Всё в нашем мире распределено, всему своя мера и своё время.

Мальчик помолчал, осознавая сказанное мудрым наставником, потом кивнул, соглашаясь:

– Хорошо, учитель. Завтра я отправлюсь с повелителем на охоту, но сегодня вы обещали рассказать мне о вашем друге – великом Хафизе. Вы с ним перекликаетесь, как два соловья, и можно бесконечно слушать ваши творения, так говорят во дворце.

– Не стоит слушать всего, что говорят лукавцы, – проговорил Камол, польщённый, однако, словами мальчика.

– И всё же разрешите мне остаться и послушать ваши рассказы. А там, в саду, пусть поиграют без меня.

Старый поэт скрыл улыбку и указал на толстый том, лежавший поверх других:

– Я помню о своём обещании, царевич, и уже приготовил диван лучших газелей Хафиза. Но хочу отложить наш урок до вечера.

– Чем же мы теперь займёмся? – удивился мальчик.

– Если даст согласие ваш аталык, отправимся на базарную площадь.

Камол порадовался заблестевшим глазёнкам ребёнка. Мухаммаду так редко удавалось вырваться из дворца, а поездка на базар была настоящим развлечением для маленького солтана. Но знал бы он, что его ждало на одном из обширнейших майданов Кок-Базара! На это торжище съезжались купцы из Хорезма, Мавераннахра и Сыгнака, а вместе с их караванами прибывали бродячие фокусники, заклинатели змей и масхарабозы[8]. Последние собирали у своих шатров толпы зрителей, которые с нетерпением ожидали начала представления.

У одного из таких шатров остановились и шейх Камол с юзбаши Ураком. Своего воспитанника они переодели в зелёный суконный чапан и неброский тюрбан без украшений, дабы не привлекать внимания посторонних. Мухаммад приходил в восторг от таинственности, с которой была обставлена его прогулка, занятная сама по себе. У шатра масхарабоза уже образовался полукруг, жаждущие зрелища люди сплотились столь тесно, что мальчику не удавалось разглядеть приготовлений к фарсу. Мухаммад напрасно вытягивал шею и пытался просунуть голову между теснившимися зрителями. Урак с лёгкостью всё разрешил: вскинул мальчика на широкое плечо, и Мухаммад с гордостью устроился на нём. Теперь впереди расстилалось море из людских голов с наверченными чалмами, разноцветными тюрбанами, расшитыми тюбетейками и женскими покрывалами. И пятачок перед шатром лежал, как на ладони. Весёлый толстяк в пёстром тёплом халате выстукивал заводную дробь, зазывая тех, кто ещё не успел прибыть к шатру: