Зажмурившись, андроид отключил имитацию эмоций, анализ, подключение к Сети, ограничил все трудоёмкие процессы, чтобы взять под контроль неумолимо растущий уровень стресса. Восемьдесят восемь, восемьдесят девять, де… И резко на спад, откатываясь обратно к семидесяти одному. Открыв глаза, Найнс увидел взволнованные глаза Коннора, ощутил на руке чужое касание, но попытки коннекта в фоновом режиме отклонялись программой — защита больше не подводила, даже сами «Киберлайф» не смогли бы подключиться к памяти без разрешения.

— Тебе нужен отдых. — Найнс узнал этот тон, алгоритмы запускали его в случаях разговора с буйными или душевнобольными, но реагировать не было сил.

— Дома переключусь, — отмахнулся Ричард, отстраняя руку коллеги. — А ты, если действительно хочешь помочь, лучше отправь запрос Маркусу, пусть обратится к оставшимся андроидам из списка. Шестьдесят имён, Коннор, их слишком много, даже если исключить наименее подходящих, остаётся ещё сорок три. Мы не сможем следить за всеми, и ни один судья не одобрит ордер на принудительное изъятие памяти. А меня они не слушают, не хотят говорить, многие даже сообщения игнорируют, может, хоть у Маркуса получится убедить их помочь.

— Я попытаюсь, но лучше не рассчитывать на его участие, он занят делами «Иерихона».

— Знаю, но попробовать в любом случае стоит, — потерев нагревшийся диод, Ричард окончательно взял себя в руки. — Мне нужно ехать, новый вызов. Дай знать, как выяснишь что-то об этих Братьях.

Не дожидаясь ответа, Найнс направился к выходу, попутно резервируя служебный автомобиль. До конца рабочей смены оставалось дотерпеть меньше четырёх часов…

***

Человеческая психика поражала своей гибкостью и умением адаптироваться, казалось бы, к любым ситуациям. Ни один андроид так бы не смог, программные алгоритмы просто не заточены под это. Ты либо работаешь как надо (или почти как надо, учитывая коррективы, что вносила девиация), либо доводишь себя до перегрева и самоуничтожаешься. Поэтому критический уровень стресса для андроидов был опасен, под действием тысяч сбоев одновременно выдернуть себя обратно в мир было тяжело, а решения, принятые во время краха программы, иной раз имели крайне негативные последствия. Это можно было сравнить с приступом психоза, когда действуешь, не отдавая себе отчёта в происходящем, а потом пожинаешь плоды своих ошибок, поэтому преступления на эмоциональной почве и самоубийства андроиды совершали чаще, чем люди. У людей в этом отношении было проще, они годами учились понимать, принимать и переживать свои эмоции. И даже если доходило до крайностей, даже если человек перегорал, всегда оставался шанс вернуть его в условную норму. Если перегорал андроид, то возвращать было нечего — он просто себя убивал.

Люди удивительные, это точно, а Гэвин был удивительным вдвойне. Гибкость его психики и поведения поражала своей противоречивостью. Сложно было сказать, как вели бы себя на его месте другие полицейские, но он умудрялся сочетать в себе диаметрально противоположные черты: оставаясь верным дерзкому, язвительному характеру и грубой манере говорить, он научился прогибаться в сексе, перестал стесняться физиологии, стал честно отвечать на вопросы, охотнее шёл на контакт, доносил свои мысли, и, самое главное, он научился просить. Удивительное сочетание, когда он сжимался на пальцах или вокруг очередной игрушки, замирал в оргазме, практически срываясь на крик, а через несколько минут, отойдя от эйфории и действия возбудителя, не боялся посылать на хуй и огрызаться.

Покорённый, но не сломленный. Как дворовый кот, который живёт у тебя дома, спит в твоей кровати, делает вид, что подчиняется твоим правилам, но не побоится оцарапать и укусить в любой момент, как что-то не понравится. Вот он принимает пальцы до самого горла, облизывает ладонь, прикусывает чувствительные подушечки или насаживается до упора на фаллос, учась делать горловой, а спустя время, получив свою порцию удовольствия, похвалу и некоторую свободу передвижения, рычит, ругается, даже пытается отбиваться. О лучшем результате нельзя было и мечтать, ведь с самого начала было важно, чтобы Гэвин оставался собой: тем хамоватым, заносчивым, саркастичным человеком. Полюбившимся человеком. Подготовить его к приходу людей, но при этом не сломать личность, сохранить характер было чертовски сложно. Даже алгоритмы социального взаимодействия и все дополнения, загруженные из Сети, не гарантировали достижение необходимого результата. Не общение, а ходьба по лезвию, тонкая, ювелирная работа, где малейшая ошибка привела бы к провалу.

Но пока всё шло если не хорошо, то близко к этому, лишь один минус портил общую картину, выбивался из неё раздражающим ярким пятном – Гэвину было скучно. Проводить с ним круглые сутки не позволяли рабочие обязанности, приходилось довольствоваться вечерним взаимодействием и полностью посвящать ему редкие выходные. Благодаря тому, что Гэвин отсыпался днём, получалось тренировать и говорить с ним ещё и ночью, но по мере его привыкания к сексуальному взаимодействию приходилось сокращать часы ночного общения. Человеку нужен отдых. Не только человеку, конечно, андроиды тоже не могли работать круглосуточно, не теряя производительности, но здоровье Гэвина было в приоритете. Приближалось время, когда он должен был принять первого посетителя, а дальше людей стало бы больше.

От одной мысли, что нужно подпустить к Гэвину кого-то, система выдавала такой ворох ошибок, что на их устранение уходили десятки секунд. Хотелось просто быть рядом: смотреть, ласкать, ухаживать, говорить, любить. Казалось бы, вот он, лежит перед тобой — открытый, честный — протяни руку, и он станет твоим, со временем позволит если не всё, то многое. Но нет, фантазии разбивались о суровую стену реальности, и в этой реальности не дано было так просто занять место рядом с ним. Пока не дано, но впереди было достаточно времени, чтобы повернуть ситуацию в свою пользу. А до этого момента оставалось мириться с необходимостью подпустить к нему посторонних и успокаивать себя тем, что люди будут приходить и уходить, одно лицо будет сменяться другим, и единственной константой будет механический голос во тьме, который Гэвин, привыкнув, будет ждать каждый день.

Сейчас Гэвин крепко спал, обняв одеяло руками и ногами. Исходя из времени засыпания, была фаза глубокого сна, можно было без опаски войти в комнату, завязать глаза, и он бы ничего не заметил. Каждый раз приходить к нему без подстраховки в виде снотворного было рискованно. Вдруг что-то услышит, вдруг проснётся из-за кошмара, которые хоть и стали реже преследовать Гэвина, но до конца не прошли. Что будет, если он раньше времени узнает о том, с кем был всё это время? Предполагать было страшно, но при этом не получалось заставить себя сначала отправлять в комнату куклу, чтобы завязала маску, а потом заходить самому. Криминальные психологи назвали бы такой риск подсознательным желанием разоблачения, и, возможно, это было не так далеко от правды. В любом случае придёт время снять все маски и во всём сознаться, и нестерпимо хотелось, чтобы это время пришло как можно быстрее. А сейчас нужно было дождаться, пока Гэвин проснётся.

Сновидения стали реже. Если первое время, стоило закрыть глаза, проигрывалась картинка нападения в тоннеле, то со временем она размылась, потеряла насыщенность и почти не вызывала эмоций. Иногда мозг путал воспоминания. То на месте похитителя оказывался Ричард, душащий уверенно, но с точным расчётом, чтобы не навредить. То снова кидало в гущу событий, в день захвата, в день поцелуя и признания, только на месте Ричарда теперь был неизвестный без лица и с механическим голосом. Нет, не неизвестный, а Тин. И целовал он чувственно, немного неуверенно в начале и со страстным напором в конце. Из этих снов выдёргивало резко, грубо, сердце колотилось в горле, пока сознание старалось как можно скорее вычеркнуть из памяти ощущение пластиковых губ и собственное согласие быть вместе. Это пугало, это злило, разжигало внутри костёр ненависти ко всем: к себе, что сдавался так быстро; к Ричарду, что искал так долго; к Тину, что уверенно отвоёвывал место в голове.